XLIX. Von der Mißgunst und wie selbige zu meiden.
Seine eigene Worte davon seyn folgende: Your Lordschip is designed to a service of great merit at great perill; and as the greatness of the perill must needs include no small consequence of perill is it be not tempetately* governed; for all immoderat successe extinguisheth [S. 542] merit is worthier then fame, daß die Verdienste weit besser als grosser Ruhm sey. Hieher kan auch nicht unfüglich gezogen werden was der Edle Venetianer Paulus Paruta in seinen politischen Discursen gar nachdencklich schreibet: L’invidia molte volte resta oppressa più nel colmo della buona fortuna, quando la conditione d’alcuno s’é molto inalzata sopra quella de gl’altri, che quando si stà dentro d'alcuni più ordinarii e communi termini: Daß die Mißgunst offt mehr im höchsten Grad des Glücks wann eines Condition sich gewaltig über anderer ihres erhoben unterdrucket werde, als wann man in mittelmäßigem und gemeinem Stande begriffen.
[*опечатка, должно быть temperately].
49 наставителное учение о ненависти и како онои убегати
<...> его собственные слова суть последующие: ваше господство назначен еси и в службе великого достоинства и страха болшаго, но великость страха более ненависти в себе заключает; не меньшее есть последство страха при умеренном правлении, ибо чрезмерное поспешество уничтожает достоинство и приключает зависть и ненависть и надежное предвестие есть пременения ненависти в бедство, а при окончании сице заключает заслуга есть дражаишеи славы. [Л. 131] К сему же возможно привод объявити, о котором шляхтич Венеции Скипавел Парута в Розговорех своих политических описует, что ненависть часто утеснена бывает вяще в вышшей степени счастия и когда чье состояние гораздо выше других предвозвысилась, нежели когда кто состоит и в среднем или обыкновенном состоянии и повседневное искуство объявляет <...>.
Hieraus sind die sogenannten Aristokratien entsprungen, da die reichsten und mächtigsten Bürger, welche zu unsern Zeiten insgemein den Namen der Edeln führen, alle Gewalt und Macht an sich gezogen haben. Das übrige Volk ließ diese Veränderung im Anfange <...>.
Из сего произошли так названныя Аристократии, где достаточнейшие и сильнейшие граждане называющиеся в наших временах вообще именем дворян всю силу и власть себе присвоили. Народ сперва попустил быть сей перемене <...>.
Die Edlen säumten auch nicht, das Volk in diesen Gedanken zu stärken, und führten daher alle Unbequemlichkeiten weitläufig an, welche mit dem königlichen Regimente verbunden gewesen <...>.
Знатнейшие не преминули утвердить народ в таковых мыслях, представляя им всякие отягощения, соединенные с самовластием государей <...>.
Nicht nur, dass die mehresten Stimmen den einer ununterrichteten Menge gewiss nicht die Klügsten find; dass vielleicht gerade das Gegentheil zu vermuthen ist; so find durch die demokratische Regierungsform, weder die Verzögerung, noch der Unterscheid des Antheils gehoben, welche in den öffentlichen Beratschlagungen so sehr einfließen. Daher wählten andre aus dem Volte gleichsam die Edleren zur Verwaltung des gemeinen Weisens: von Ihnen empfiengen die Staaten den Namen Aristokratien.
Поскольку не токмо составляющие большинство голосов при многом стечении народа непросвещенного без сомнения не суть самые благоразумнейшие, но и может быть надлежит ожидать совсем того противного, то через демократический образ правления не отвращена ниже медленность, ниже разность участия, которые в публичные советования имеют только великое влияние. Того ради для управления обществом избраны были в народе так сказать благороднейшие или вельможи, от которых области и получили имя Аристократии (правления вельможных).
Es ist meistens so gefährlich nicht, als sichs die Furcht kleingeistiger Menschen vorstellt; oder der Eigennutz elender Sklaven, die, ganz Interesse, sich von Hofgunst füttern lassen, wie ein Pologneserhündchen von seiner Dame; diese kriechenden Geschöpfe fürchten alles zu verlieren, und würden keinen Schritt thun, sollte auch der Elende vor ihrer Thüre blutige Zähern weinen, und mit dem letzten Athemzuge sie noch um Hilfe anrufen.
Wer einmal von der Gunst eines Großen am Hofe abhängt; dessen Interesse mit dem des Unterdrückers verwebt ist; wer im Sklavenkittel der Hofgunst aufgewachsen ist, der wird sich freylich fürchten, für die beleidigten Rechte der Menschheit zu sprechen; allein der Edle, der mit eben so viel Eifer sich der unterdrückten Unschuld annimmt, als er die Rechte seines Fürsten und seines Vaterlandes vertheidigt, wird sich nie fürchten, das Laster, wenn es auch ganz von Diamanten funkelt, zu beleidigen, und keine Tändeley erborgter Größe wird sein Aug blenden, und ihn schüchtern machen; nur wird er [S. 261] die Sache bedachtsam angehen; […].
Сие не так опасно бывает, как представляет себе страх малодушных людей, или корыстолюбие бедных невольников, которые, совсем потонув в интересе, допускают питать себя милостию своих покровителей, как польская собачка дает себя кормить своей даме. Сии ползающия твари боятся, чтобы всего не потерять, и не сделали бы ни одного [c. 305] шага, хотябы бедный пред окнами их плакал кровавыми слезами и с последним дохновением призывал их на помощь.
Кто зависит от благосклонности какого нибудь великаго человека, того корысть соткана с интересом обидчика. Кто вырос в рабских пеленках человеческой благосклонности, будет конечно бояться говорить в защищение обиженных прав человечества; но благородный, защищающий угнетаемую невинность с таким же рвением, как права своего Государя и отечества, никогда не устрашится противоборствовать пороку, хотябы он весь алмазами сиял, и никакая суета заимствованной великости не ослепит ока его и не сделает робким; […].