Il faut dire la même chose des Chinois que des peuples de Babylone ; ils composoient déjà sans doute un vaste empire policé. Mais ce qui met les Chinois au-dessus de tous les peuples de la terre, c’est que ni leurs loix, ni leurs mœurs, ni la langue que parlent chez eux les lettrés, n’ont pas changé depuis environ quatre mille ans. Cependant cette nation, la plus ancienne de tous les peuples qui subsistent aujourd’hui, celle qui a possédé le plus vaste & le plus beau pays, celle qui a inventé presque tous les Arts avant que nous en eussions appris quelques-uns, a toûjours été omise, jusqu’à nos jours, dans nos prétendues histoires universelles : & quand un espagnol & un françois faisoient le dénombrement des nations, ni l’un ni l’autre ne manquoit d’appeller son pays la premiere monarchie du monde.
Как об Вавилонянах. так и о Хинах можно заключить, что они жили весьма за долго до воплощения Христова, и составляли уже тогда обширное и просвещенное государство. Они превосходят всех прочих народов тем, что ни закон, ни поведения, ниже язык их употребляемый хинскими писателями, не пременили близ четырех тысяч лет. Однако изо всех ныне обитающих сей наидревнейший народ, обладающий пространными и лучшими землями, изобретший все науки прежде нежели мы единую познали, до самых нанешних времен пропущен был в Истории, называемой Всеобщею. Когда Ишпанец, или француз описывал свое государство, всякой свое первейшим полагал.
L’histoire de l’empire romain est ce qui mérite le plus notre attention, parce que les Romains ont été nos maîtres & nos législateurs. Leurs loix sont encore en vigueur dans la plûpart de nos provinces : leur langue se parle encore, & longtems après leur chûte, elle a été la seule langue dans laquelle on rédigeât les actes publics en Italie, en Allemagne, en Espagne, en France, en Angleterre, en Pologne.
История Римская достойна величайшаго нашего примечания: для того что Римляне учителя и законодавцы наши; их права во многих наших провинциях поныне в полной силе, их язык употребителен еще теперь, и долгое время после их падения он был единственным языком, которым писали все крепости в Италии, в Немецкой земле, в Ишпании, во Франции и в Польше.
Mais en se modélant en général sur ces grands maîtres, on a aujourd’hui un fardeau plus pesant que le leur à soutenir. On exige des historiens modernes plus de détails, des faits plus constatés, des dates précises, des autorités, plus d’attention aux usages, aux lois, aux mœurs, au commerce, à la finance, à l’agriculture, à la population.
Последуя вообще всем оныс великим учителям, мы имеем гораздо более трудностей, нежели они: от нынешних Историков требуется более подробностей в приключениях, более удостоверения, точнейших ссылок и доказательств, более примечания к узаконениям, поведениям, обычаям, купечеству, государственным доходам, хлебопашеству и к умножению народа.
<…> желают, чтобы ты водил с собою читателя своего по всей долготе Африки, по краям Индии и Персии, ожидают от тебя известия о правах, узаконениях и поведениях сих народов, Европе неизвестных.
ÉCONOMIE ou ŒCONOMIE, (Morale & Politique.)
Ce mot vient de οἶκος, maison, & de νόμος, loi, & ne signifie originairement que le sage & légitime gouvernement de la maison, pour le bien commun de toute la famille. Le sens de ce terme a été dans la suite étendu au gouvernement de la grande famille, qui est l’état. Pour distinguer ces deux acceptions, on l’appelle dans ce dernier cas, économie générale, ou politique ; & dans l’autre, économie domestique, ou particuliere. Ce n’est que de la premiere qu’il est question dans cet article.
ЭКОНОМИЯ* (НРАВОУЧЕНИЕ И ПОЛИТИКА).
Слово сие происходит от Греческаго οἶκος, Дом и νόμος, Закон, и происхождением своим значит разумное и справедливое домоправление к пользе всего домашняго общества. Смысл сего выговора распространился потом на правление великаго общества, то есть государства. Для отделения одного от другаго, в последнем называется хозяйство общее или народное, в первом хозяйство домашнее или участное. Здесь только о втором речь будет, то есть о хозяйстве общем или народном.
[В сноске : *Мне кажется руское наше слово хозяйство во всех случаях тоже значит, что хотя уже и обруселое, но чужестранное Экономия. И так в первом сем отделении полагаю тут слово Экономия для того, что речь о происхождении слова и о сложности его, впрочем из любви к моему природному, везде буду класть хозяйство].
Dans la grande famille dont tous les membres sont naturellement égaux, l’autorité politique purement arbitraire quant à son institution, ne peut être fondée que sur des conventions, ni le magistrat commander aux autres qu’en vertu des lois.
Une autre différence plus importante encore, c’est que les enfans n’ayant rien que ce qu’ils reçoivent du pere, il est évident que tous les droits de propriété lui appartiennent, ou émanent de lui ; c’est tout le contraire dans la grande famille, où l’administration générale n’est établie que pour assûrer la propriété particuliere qui lui est antérieure.
В великом же обществе члены природно суть все равны, власть народная, будучи произвольна в разсуждении ея постановления, не может инако быть, как основана на согласиях, ниже правление повелевать другими, кроме силою [с. 5] законов.
Другая разность наиважнейшая еще есть та. Дети не имеют ничево, кроме что получают от отца, из чего ясно видно, что все права собственности ему принадлежат, или от него происходят; в великом же обществе совсем напротив. В нем общее правление учреждено для утверждения всякому участному человеку его собственности, преждебытной правлению.
Si vous n’avez qu’un seul chef, vous êtes à la discrétion d’un maître qui n’a nulle raison de vous aimer ; si vous en avez plusieurs, il faut supporter à la fois leur tyrannie & leurs divisions. En un mot, les abus sont inévitables & leurs suites funestes dans toute société, où l’intérêt public & les lois n’ont aucune force naturelle, & sont sans cesse attaqués par l’intérêt personnel & les passions du chef & des membres.
Ежели ты имеешь одного начальника? Ты в воле повелителя, который никакой причины не имеет тебя любить: ежели ты имеешь многих? Должно сносить вдруг всех их мучительства и раздоры. Словом, злоупотребления неизбежны и их следствия вредоносны в обществе, где польза общая и законы никакой не имеют силы природной и безпрестанно утесняемы пользою собственною и страстьми начальника и членов.
En effet, si la voix de la nature est le meilleur conseil que doive écouter un bon pere pour bien remplir ses devoirs, elle n’est pour le magistrat qu’un faux guide qui travaille sans cesse à l’écarter des siens, & qui l’entraîne tôt ou tard à sa perte ou à celle de l’état, s’il n’est retenu par la plus sublime vertu. La seule précaution nécessaire au pere de famille, est de se garantir de la dépravation, & d’empêcher que les inclinations naturelles ne se corrompent en lui ; mais ce sont elles qui corrompent le magistrat. Pour bien faire, le premier n’a qu’à consulter son cœur ; l’autre devient un traître au moment qu’il écoute le sien : sa raison même lui doit être suspecte, & il ne doit suivre d’autre regle que la raison publique, qui est la loi.
В начальнике общества голос сей обманчивой, ему вождь старающийся безпрестанно отдалить его от должности, и рано или поздно притягает его к пагубе или своей собственной, или того общества, ежели он не удержан самою вышнею добродетелью. Отцу одна предосторожность нужна та, дабы не сделаться развратным, беречься, чтоб природные склонности в нем не испортились; а оныя самыя портят начальников. [С. 8] Чтоб хорошо поступать, первому только спрашиваться с своим сердцем; другой сделается бездельник в то самое время, как своего послушается: самый разсудок его должен ему быть подозрителен, и остается ему вслед ити одному правилу, разсудку общему, то есть закону.
Le corps politique, pris individuellement, peut être considéré comme un corps organisé, vivant, & semblable à celui de l’homme. Le pouvoir souverain représente la tête ; les lois & les coûtumes sont le cerveau, principe des nerfs & siége de l’entendement, de la volonté, & des sens, dont les juges & magistrats sont les organes ; le commerce, l’industrie, & l’agriculture, sont la bouche & l’estomac qui préparent la subsistance commune ; les finances publiques sont le sang qu’une sage économie, en faisant les fonctions du cœur, renvoye distribuer par tout le corps la nourriture & la vie ; les citoyens sont le corps & les membres qui font mouvoir, vivre, & travailler la machine <…>.
Общество народное взяв нераздельно, можно представить телом чувствительным, живущим и подобным человеческому. Власть вышняя представляет голову; узаконения и привычки суть мозг, начало каналов и престол разсудка, воли и чувств, судьи и правители суть их гласы. Торговля, выдумка и хлебопашество суть рот и желудок, приготовляющие общее существование; доходы народные суть кровь, которою разумное хозяйство, исправляя должность сердца, разливает по всему телу пищу и жизнь; граждане суть тело и члены, коими движется, живет и работает все общество <…>.
Le corps politique est donc aussi un être moral qui a une volonté ; & cette volonté générale, qui tend toûjours à la conservation & au bien-être du tout & de chaque partie, & qui est la source des lois, est pour tous les membres de l’état par rapport à eux & à lui, la regle du juste & de l’injuste ; vérité qui, pour le dire en passant, montre avec combien de sens tant d’écrivains ont traité de vol la subtilité prescrite aux enfans de Lacédémone, pour gagner leur frugal repas, comme si tout ce qu’ordonne la loi pouvoit ne pas être légitime. Voy. au mot Droit, la source de ce grand & lumineux principe, dont cet article est le développement.
И так тело народное есть существо, имеющее волю; сия воля общая, клонящаяся всегда к сохранению и благосостоянию всего и каждой части, будучи источник всех узаконений, есть для всех членов общества, в разсуждении их и его, правило справедливости и неправости: истинна сия, говоря об этом вскользь, показывает с каким разсудком хитрость, предписанная детям в Лакедемоне доставать себе обед столько писателей почитали кражею, как будто все, что закон повелевает, может быть несправедливо. См. слово право.
Ces prodiges sont l’ouvrage de la loi. C’est à la loi seule que les hommes doivent la justice & la liberté. C’est cet organe salutaire de la volonté de tous, qui rétablit dans le droit l’égalité naturelle entre les hommes. C’est cette voix céleste qui dicte à chaque citoyen les préceptes de la raison publique, & lui apprend à agir selon les maximes de son propre jugement, & à n’être pas en contradiction avec lui-même. C’est elle seule aussi que les chefs doivent faire parler quand ils commandent ; car si-tôt qu’indépendamment des lois, un homme en prétend soûmettre un autre à sa volonté privée, il sort à l’instant de l’état civil, & se met vis-à-vis de lui dans le pur état de nature où l’obéissance n’est jamais prescrite que par la nécessité.
Сии чудеса суть дела узаконения. Одному лишь узаконению должны люди правосудием и вольностию. А все спасительный глас воли общей возстанавливает в праве между людьми природное равенство человечества. Все глас сей небесный сказывает всякому гражданину правила нужды народной, научает его поступать по законам собственного своего разсудка, и не быть в противоречии самому с собою. Им одним должны говорить начальники, когда они повелевают. Кой бо час человек независимо от законов хочет покорить другаго своей воле, тот самый час он уже выходит из состояния гражданского и полагает себя против того в простой природе, в которой покорности нет, разве из нужды.
La puissance des lois dépend encore plus de leur propre sagesse que de la sevérité de leurs ministres, & la volonté publique tire son plus grand poids de la raison qui l’a dictée : c’est pour cela que Platon regarde comme une precaution très-importante de mettre toûjours à la tête des édits un préambule raisonné qui en montre la justice & l’utilité. En effet, la premiere des lois est de respecter les lois : <…>.
Могущество законов зависит еще больше от их собственнаго разума, нежели от [c. 17] строгости правителей, и воля общая больше смотрит на справедливость, которая их сказывает. Для этого то Платон весьма нужною осторожностию почитал полагать в заглавии узаконения разумное предисловие, которое бы означало их справедливость и пользу. И в самой вещи первый закон почитать законы; <…>.
Mais quoique le gouvernement ne soit pas le maître de la loi, c’est beaucoup d’en être le garant & d’avoir mille moyens de la faire aimer. Ce n’est qu’en cela que consiste le talent de régner. Quand on a la force en main, il n’y a point d’art à faire trembler tout le monde, & il n’y en a pas même beaucoup à gagner les cœurs ; car l’expérience a depuis long-tems appris au peuple à tenir grand compte à ses chefs de tout le mal qu’ils ne lui font pas, & à les adorer quand il n’en est pas haï. Un imbécille obei peut comme un autre punir les forfaits : le véritable homme d’état sait les prévenir ; c’est sur les volontés encore plus que sur les actions qu’il étend son respectable empire.
Но хотя правление не есть властитель закона, однако довольно быть защитником его и иметь тысячу способов сделать его любезным; в сем только состоит дар царствования. Когда имеешь силу в руках, великая ли хитрость, чтоб весь свет дрожал, и мудрено ли уловить сердца; опыт сему давно уже нас научил, что народ своим начальникам часто приписывает больше зла, нежели они когда ни есть ему сделали, и обожает их, когда только не ненавидит. Малоумный также может наказывать за преступления, когда только слушаются его; а прямо государственный человек умеет их упреждать, и больше над волями, [c. 18] нежели над делами распространяет власть свою почтения достойную.
Il est certain, du moins, que le plus grand talent des chefs est de déguiser leur pouvoir pour le rendre moins odieux, & de conduire l’état si paisiblement qu’il semble n’avoir pas besoin de conducteurs.
Je conclus donc que comme le premier devoir du législateur est de conformer les lois à la volonté générale, la premiere regle de l’économie publique est que l’administration soit conforme aux lois. *C’en sera même assez pour que l’état ne soit pas mal gouverné*, si le legislateur a pourvû comme il le devoit à tout ce qu’exigeoient les lieux, le climat, le sol, les mœurs, le voisinage, & tous les rapports particuliers du peuple qu’il avoit à instituer. Ce n’est pas qu’il ne reste encore une infinité de détails de police & d’économie, abandonnés à la sagesse du gouvernement : mais il a toujours deux regles infaillibles pour se bien conduire dans ces occasions ; l’une est l’esprit de la loi qui doit servir à la décision des cas qu’elle n’a pû prévoir ; l’autre est la volonté générale, source & supplément de toutes les loix, & qui doit toujours être consultée à leur défaut. Comment, me dira-t-on, connoître la volonté générale dans les cas où elle ne s’est point expliquée ? Faudra-t-il assembler toute la nation à chaque évenement imprévû ? Il faudra d’autant moins l’assembler, qu’il n’est pas sûr que sa décision fût l’expression de la volonté générale ; que ce moyen est impraticable dans un grand peuple, & qu’il est rarement nécessaire quand le gouvernement est bien intentionné car les chefs savent assez que la volonté générale est toûjours pour le parti le plus favorable à l’intérét public, c’est-à-dire le plus équitable ; de sorte qu’il ne faut qu’être juste pour s’assurer de suivre la volonté générale. Souvent quand on la choque trop ouvertement, elle se laisse appercevoir malgre le frein terrible de l’autorité publique.
À la Chine, le prince a pour maxime constante de donner le tort à ses officiers dans toutes les altercations qui s’élevent entr’eux & le peuple. Le pain est-il cher dans une province ? l’intendant est mis en prison : se fait-il dans une autre une émeute ? le gouverneur est cassé, & chaque mandarin répond sur sa tête de tout le mal qui arrive dans son département.
[Примечание: выделенный фрагмент опущен переводчиком].
Известно по крайней мере, что наилучший дар начальников, скрывать власть свою, дабы она не столько противна была, и править обществом так тихо, чтобы казалось, будто нет нужды в правителе.
И тако заключаю, как первой долг законодавца соглашать узаконения с волею общею, так первое правило хозяйства народного наблюдать, чтоб все распоряжения согласны были с законами. Довольно в истинную, ежели законодавец по своему долгу снабдил во всем, чего требовало местоположение, воздух, доход, нравы, соседство, и все участные связки в народе, которыя он должен устанавлять. Совсем тем еще безчисленныя мелкости исправления и хозяйства остаются единственно мудрому разсудку правления; но в таких случаях имеет оно два неложныя правила, по которым поступать должно; первое, разум закона долженствующий служить к решению в случаях, которых прежде предвидеть было не возможно. Другое, воля общая, източник и прибавление всех законов, у которой всегда должно в недостатке спрашиваться. Как скажут мне узнать волю общую в таких случаях, где она неизвестна? Не ужли собирать весь народ при всяком нечаянном приключении? Тем [c. 19] меньше надобно его собирать, что нельзя верно положиться, будет ли значить разсуждение его волю общую, что средство сие совсем невозможное в великом народе, да оно и редко нужно, когда правление хорошо вразумляет, и начальники уже ведают, что воля общая всегда с стороны полезнейшей народу, то есть с стороны справедливейшей; так остается только быть справедливу, чтоб верно следовать воле общей. Часто ежели она когда явно тронута бывает, со всею страшною уздою власти народной она оказывается.
В Китае Государь почитает непоколебимым правилом винить начальников в приключающихся замешательствах между их и народом. Недостаток ли в хлебе, в которой области? Воевода сажается в тюрьму. Сделается ли где возмущение? Градоначальник сменяется и всякой правитель отвечает головою своею за всякое нестроение, случившееся в его правительстве.
C’est beaucoup que d’avoir fait régner l’ordre & la paix dans toutes les parties de la république ; c’est beaucoup que l’état soit tranquille & la loi respectée mais si l’on ne fait rien de plus, il y aura dans tout cela plus d’apparence que de réalité, & le gouvernement se fera difficilement obéir s’il se borne à l’obéissance. S’il est bon de savoir employer les hommes tels qu’ils sont, il vaut beaucoup mieux encore les rendre tels qu’on a besoin qu’ils soient ; l’autorité la plus absolue est celle qui pénetre jusqu’à l’intérieur de l’homme, & ne s’exerce pas moins sur la volonté que sur les actions. Il est certain que les peuples sont à la longue ce que le gouvernement les fait être. Guerriers, citoyens, hommes, quand il le veut ; populace & canaille quand il lui plaît : & tout prince qui méprise ses sujets se deshonore lui-même en montrant qu’il n’a pas su les rendre estimables. Formez donc des hommes si vous voulez commander à des hommes ; si vous voulez qu’on obéisse aux lois, faites qu’on les aime, & que pour faire ce qu’on doit, il suffise de songer qu’on le doit faire. C’étoit là le grand art des gouvernemens anciens, dans ces tems reculés où les philosophes donnoient des lois aux peuples, & n’employoient leur autorité qu’à les rendre sages & heureux. De-là tant de lois somptuaires, tant de reglemens sur les mœurs, tant de maximes publiques admises ou rejettées avec le plus grand soin. Les tyrans mêmes n’oublioient pas cette importante partie de l’administration, & on les voyoit attentifs à corrompre les mœurs de leurs esclaves avec autant de soin qu’en avoient les magistrats à corriger celles de leurs concitoyens. Mais nos gouvernemens modernes qui croyent avoir tout fait quand ils ont tiré de l’argent, n’imaginent pas même qu’il soit nécessaire ou possible d’aller jusque-là.
Великое дело, восстановить порядок и тишину во всех частях правления; великое [c. 20] дело, чтоб общество было покойно и закон почитаем; но ежели ничево больше не сделано, во всем еще этом будет более видимого, нежели вещественного: и всегда будут худо слушаться правления, ежели оно то только наблюдать станет, чтоб его слушались. Ежели уметь людей употребить таковыми, каковы они суть, хорошо, еще больше того стоет уметь сделать каковыми нужно, чтоб они были; власть наивсемощнейшая та, которая проницает до внутренности человека и не меньше над волями, нежели над деяниями господствует. Известно, что народы со временем становятся такими, каковыми правление их делает; воинами, гражданами, людьми, ежели оно хочет; простолюдинами, подлыми, когда ему угодно: и всякий Государь, презирающий своих подданных безчестит самого себя, показывая, что он не умел их сделать достойными почтения; делай же людей, ежели ты хочешь повелевать людьми. Ежели хочешь, чтоб повиновались законам, сделай, чтоб их любили, и чтоб для исполнения должного довольно было вспомнить, что должно. В сем то состояла великая хитрость правления древних в те отдаленныя времена, когда Философы давали законы народам и власть свою на то лишь употребляли, чтоб сделать их разумными и благополучными. Оттуда произошло столько законов ограничивающих роскошь и сластолюбие, столько учреждений, касающихся до нравоучения, столько правил народных, принятых и отмененных с величайшим [с. 21] старанием. Самые тираны не забывали сея нужныя части правления, они такою же прилежностию старались портить нравы своих рабов, сколько правители изправлять своих сограждан: но наши нынешния правления, думая, что уже все сделали, когда собрали несколько денег, и не воображают, чтобы нужно или можно было дойти до тех пор.
Si les politiques étoient moins aveuglés par leur ambition, ils verroient combien il est impossible qu’aucun établissement quel qu’il soit, puisse marcher selon l’esprit de son institution, s’il n’est dirigé selon la loi du devoir ; ils sentiroient que le plus [p. 341] grand ressort de l’autorité publique est dans le cœur des citoyens, & que rien ne peut suppléer aux mœurs pour le maintien du gouvernement. Non-seulement il n’y a que des gens de bien qui sachent administrer les lois, mais il n’y a dans le fond que d’honnêtes gens qui sachent leur obéir. Celui qui vient à bout de braver les remords, ne tardera pas à braver les supplices ; châtiment moins rigoureux, moins continuel, & auquel on a du moins l’espoir d’échapper ; & quelques précautions qu’on prenne, ceux qui n’attendent que l’impunité pour mal faire, ne manquent guere de moyens d’éluder la loi ou d’échapper à la peine. Alors comme tous les intérêts particuliers se réunissent contre l’intérêt général qui n’est plus celui de personne, les vices publics ont plus de force pour énerver les lois, que les lois n’en ont pour réprimer les vices ; & la corruption du peuple & des chefs s’étend enfin jusqu’au gouvernement, quelque sage qu’il puisse être : le pire de tous les abus est de n’obéir en apparence aux lois que pour les enfreindre en effet avec sureté. Bientôt les meilleures lois deviennent les plus funestes : <…>.
Ежели бы политики меньше были ослеплены своим высокомерием, они б увидели сколь невозможно, чтоб учреждение, каково бы ни было, шло по их намерению ежли оно неуправляемо законом должности; они б почувствовали, что наибольшая сила власти есть в сердцах гражданских, и ни что для удержания правления в его силе благонравия заменить не может. Не только надобно добрым людям быть, которые бы хорошо управляли законами: но в самой вещи одни только честные люди умеют и повиноваться оным. Кто уже мог одолеть собственные угрызения совести, тот конечно отважится вытерпить наказание, муку меньше жесткую, меньше продолжительную, [c. 22] и от которой он по крайней мере имеет надежду избавиться, какие бы предосторожности взяты не были, которыя люди ждут только свободного времени своим злодеяним, те конечно имеют способы перетолковывать закон или избавиться наказания. Тогда все пользы участныя совокупляются против пользы пользы общей, которая уже в то время становится ничье, и пороки народные имеют уже больше силы ослаблять законы, нежели законы изправлять их; изпорченность народа и начальников различается наконец на все правления, какое бы оно разумное быть ни могло: хуждшее из всех злоупотреблений, ежели когда лишь видимо покарются законам для того, чтоб в самой вещи тем свободнее пренебрегать оные. Скоро наилучшие законы становятся пагубнейшими: <…>.
Plus vous multipliez les lois, plus vous les rendez méprisables ; & tous les surveillans que vous instituez ne sont que de nouveaux infracteurs destinés à partager avec les anciens, ou à faire leur pillage à part.
<…> и чем больше умножить законов, тем презрительнее их сделаешь; все надсмотрщики, которых ты насылать станешь, будут новые нарушители законов, определенные делиться с прежними, или красть особо.
Nous serions instruits par l’un & conduits par l’autre, & cela seul décideroit de la préference : car on n’a jamais fait un peuple de sages, mais il n’est pas impossible de rendre un peuple heureux [c. 338] Voulons-nous que les peuples soient vertueux ? <…> Ce seroit bien pis s’ils n’y joüissoient pas même de la sûreté civile, & que leurs biens, leur vie ou leur liberté fussent à la discrétion des hommes puissans, sans qu’il leur fût possible ou permis d’oser reclamer les lois. Alors soûmis aux devoirs de l’état civil, sans joüir même des droits de l’état de nature & sans pouvoir employer leurs forces pour se défendre, ils seroient par conséquent dans la pire condition où se puissent trouver des hommes libres, & le mot de patrie ne pourroit avoir pour eux qu’un sens odieux ou ridicule. Il ne faut pas croire que l’on puisse offenser ou couper un bras, que la douleur ne s’en porte à la tête ; & il n’est pas plus croyable que la volonté générale consente qu’un membre de l’état quel qu’il soit en blesse ou détruise un autre, <…>.
Мы бы научаемы были одним и предводимы другим, сие бы разрешило спор о преимуществе; потому что никогда еще не сделан был весь народ разумным, а не невозможное дело сделать народ благополучным.
Хотим ли мы, чтоб народы были добродетельны? <…> А еще и того хуже ежели они не наслаждаются в нем и покоем гражданским, и когда их имения, жизнь их и свобода зависят от воли людей сильных, так что им не можно и не дозволено осмелиться прибегнуть к законам. Тогда они под игом должностей гражданских, не наслаждаясь правами самой природы, и не могши употребить сил своих к своему защищению, бывают следственно в наихудшем состоянии, в каком только свободное человечество случиться может, и название отечество не может инако для них быть, как противно или смешно. Вероятно ли, чтоб можно было повредить или отрезать руку и болезнь бы не бросилась в голову? Так и то, чтоб воля общая дозволила члену общества какому бы ни было вредить и губить другаго <…>.
Il y a beaucoup plus d’esprits faux, que d’esprits justes dans le monde, et par conséquent plus de méchans hommes, que de gens bien. Cet Axiome, joint a la considération de la légèreté et de l’inconstance naturelle des humains, nous fait connaitre qu’il ferait impossible qu’une Société pur subsister, si chacun de ses Membres pouvoir suivre fon jugement particulier dans la manière de travailler à la conservation et à la prospérité générale. Il a donc falu nécessairement convenir d’un frein commun qui put tenir les méchans, les esprits faux, et les hommes inconstans, en respect. Ce frein est ce qu’un apelle Gouvernement ; et les règles que ce Gouvernement prescrit *pour l’utilité publique et particulier des divers Membres de la Société, règles qui sont censées renfermer la volonté de tous (précèdent)* sont nommées Lois.
[Примечание: выделенный фрагмент в переводе отсутствует].
Гораздо больше ложных умов в свете, нежеле праведно разсуждающих, и по тому больше злых людей нежели добрых. Сие изречение, вместе с природным непостоянством человеческим, дает нам знать, что не возможно обществу состоять, ежели каждый его член будет следовать особливому своего разсудку, в способе, как стараться о общем сохранении и благосостоянии. И так необходимо надобно было зделать узду, которая удерживала злых, неразсудных и непостоянных людей. Сия узда названа Правлением; а правила предписанныя от сего правления, названы Законами.