«К читателю» (с. 13–16 1-ой паг.)
Umsonst aber wirst du, die Arglistigkeiten der falschen Staats-Wissenschafften, die Verstellungen, die Räncke vieler Höfe, in diesem seinem Leben, suchen. Denn ich beschreibe zwar, die Regierung eines grossen Käysers, aber ich beschreibe zugleich das Leben eines Weisen, eines Fürsten, der schlecht und recht, frey und wahrhafftig, ernsthafft und gnädig, arbeitsam und ruhig, tapffer und friedlich, ehrlich, ohne Verstellung, gerecht, ohne Strengigkeit, und fromm, ohne Aberglauben war. Eines Fürsten, sage ich, der sich selbst beherrschet, und der seinen Willen niemand unterworffen hat, als der Billigkeit, und der Vernunfft.
Никаких ухищрений, пронырств и успеху лестной статской политики, притворства и интриг многих дворов, во всем житии сего Цесаря не сыщешь. Ибо хотя и описываю владения Великаго Цесаря; однако же пишу о жизни премудраго Монарха, которой праведен и благочестив, страшен и милостив, трудолюбив и тих, храбр и к миру склонен, честен без притворства, правосуден без злобы и жестокости, кроток и набожен, но без суеверия был. Говорю о таком Государе, которой собою владел, а своей воле никогда власти над собою не давал, но справедливости и разуму на всякое время повиновался.
Marcus Aurelius, überhäuffet mit so mannigfaltiger Ehre, wohnete nunmehro denen Raths-Versammlungen bey, um sich solcher Gestalt zum Regiment geschickter zu machen; dabey aber unterließ er nicht, alle Zeit, so [S. 13] er denen übrigen Geschäfften entziehen konte, auf die Welt-Weisheit zu wenden. Der Käyser Antoninus Pius selbst, trug nicht wenig bey, ihn in dieser Liebe zur Weisheit zu befestigen.
Марк Аврелий будучи возведен в так многия и великия достоинства начал уже в Сенате присудствовать, дабы себя чрез сие со временем к правительству способнейшим учинить; но при том все от управления важных дел остающееся время на Философию употреблял. Сие владеющему Цесарю Антонину кроткому так понравилось, что он Марка Аврелия в сей склонности к целомудрию весьма подтверждал […].
Es war ohngefehr im hundert ein und sechzigsten Jahr nach der Geburt unseres Erlösers, von der Erbauung der Stadt Rom aber, im neun hundert und vierzehenden, als nach Absterben des Antoninus Pius, der Römische Rath, unsern Marcus Aurelius vermochte, die Regierung auf sich zu nehmen. Er hatte dieselbe nur einen Monath lang geführet, als er die erste Probe beydes seiner Erkäntlichkeit, Gehorsams, Freundschafft, und Ansehens, dadurch blicken ließ, daß, ob er gleich bestimmet war, allein das Regiment zu führen, er dennoch den Lucius Verus, am sechsten Aprill desselben Jahres, zum Mit-Regenten ernennete. Dannenher machte er ihn zum Tribunus, lehte ihm den Nahmen eines Käysers bey, und ließ sich also gefallen, seine Gewalt mit demselben zu theilen.
От рождества Спасителя нашего около ста шестьдесят перьваго, а от создания города Рима в девятьсот четвертом надесять году, весь Римской Сенат по смерти Антонина кроткаго, соправителя и преемника его престола, а своего новаго Цесаря Марка Аврелия [c. 23] к совершенному принятию скипетра, и ко вступлению в действительное правление государства по многократной и неотступной прозьбе с великим трудод [sic] едва убедил.
Марк Аврелий с месяц спустя по принятии Римской державы, перьвой опыт своей благодарности, послушания, и власти чрез сие показал, что хотя один он к державству престола не только уже назначен, но и действительно подтвержден был; однако Луция Веруса в том же году Апреля 6 числа соправителем себе определил; и для того не только Тривуном его учинил, но Цесарем назвал, и в том намерении власть державы и правления своего с ним разделил […].
Сие зделалось вперьвые от начала Рима, что сия монархия от двух Государей в одно время управляема была, а до сего времени почти всю кровь храбрых воинов и лучших своих граждан за [с. 24] то проливала, что не только двух Государей над собою иметь, но и одной главе не вовсе повиноваться хотела […].
Seine Gesetze waren gleich vor jedermann, *und er ließ seinen Unterthanen eine gäntzliche Freyheit*. Seine Absicht war immer das gemeine Beste, nie seine eigene Lust, Vortheil, oder Ehre. Kurtz, sein gantzes Trachten gieng dahin, sich der Regierung Gottes zu unterwerffen, denen Menschen Gutes zu thun, die Gerechtigkeit [S. 24] zu handhaben, und die Wahrheit alleweg zu reden.
Dahingegen besaß Lucius Verus keine eintzige von diesen Tugenden. Er war weder in der Liebe noch im Zorn sein selbst mächtig. Und seine gröste Tugend war, daß seine Laster nichts viehisches genug hatten, ihn zum Tyrannen zu machen.
[Примечание: отмеченный * * отрывок остался без перевода].
Указы и законы его всем одни, и для всякаго человека равны были.
Все его намерение к тому клонилось, чтоб государственную пользу всяким образом споспешествовать, а не собственную прибыль и честь получить, или бы свою волю исполнить. Кратко сказать: все желание и намерение Антонина к тому склонялось, дабы правлению Божию повиноваться, людям добро делать, правосудие защищать, а везде и всегда правду говорить.
А соправитель и участник престола его Луций Верус уже ни одной из сих добродетелей не имел. Он ни в любви, ни во гневе меры не знал, и сам собою обладать не мог; но то его главная добродетель была, чтоб все природныя свои пороки и страсти всяким образом таить и скрывать, которыя пристрастия законнаго Принца истинным тиранном и совершенным мучителем делают.
*Es kommt allerdings mit unsers Käysers Weisheit, und mit seiner Liebe der Unterthanen überein, sich nicht über den Hintritt eines lasterhafften Mit-Regenten zu betrüben*. Doch steht es dahin, ob er wie ein geweisser Geschicht-Schreiber berichtet, in der öffentlichen Raths-Versammlung gesaget habe: Daß der Parthische Krieg ohne seinen guten Rath niсht so wohl würde abgelauffen seyn, und daß er zwar bisher die Käyserliche Gewalt mit einem Wollüstler getheilet, hinkünfftig aber im Sinn hätte, allein, und auf eine gantz andere Weise zu regieren.
[Примечание: отмеченный * * отрывок вольно передан переводчиком в конце этого абзаца].
Хотя некоторой историк и написал, будто Марк Аврелий в собрании всего Римскаго Сената сказал: «Что Парфянская война без Верусова совета не так щастливо окончалась бы, и будто Антонин сожалел, что с невоздержнейшим страстолюбцом Цесарскую власть и Римскую державу разделил, а впредь уже он один, и весьма иначе правительствовать намерен.» *Однакож не можно надеяться, чтоб Марк Аврелий по своему добродетельному нраву и безпримерному благосердию такия слова произнес* […].
[Примечание: отмеченный * * отрывок вольно передан переводчиком в конце этого абзаца].
Allen Raths-Versammlungen wohnete er, wo möglich persöhnlich bey, und hätte er auch deswegen von andern Orten erst sollen in die Stadt reisen. Viele Städte wurden von ihm mit besondern Präsidenten versehen, welche er aus ihren Raths-Verwandten, zufolge der herrlichen Gewohnheit des Augustus wehlete […].
Почти во всех Сенатских собраниях Марк Аврелий сам присудствовал; и хотяб несколько верст от Рима где был, то нарочно в уреченные дни оттуда в город приежжал. Во многие городы особливых Президентов из молодших Сенаторов определял, следуя достохвальному обыкновению Цесаря Августа […].
Antoninus war der Meynung, daß die grösseste Macht eines Reichs in dem klugen Rath der Weisen bestünde; Daher fing er nichts wichtiges weder im Krieg noch Frieden, ohne seine Räthe zu fragen an.
Марк Аврелий всегда в том мнении пребывал, что наибольшая сила государства в разумном совете мудрых людей состоит, и для того никаких важных дел, как в войне, так и в мире, не спросясь своих Советников, не делал […].
So oft es der Länder Wohlstand erforderte, veränderte Antoninus ihre Regierung. Dem Gutdüncken des Volcks überließ er nach Augustus Weise, diejenigen Länder, von welchen man sich nichts zu befürchten hatte, die Verdächtigen aber versahe er selbst, mit getreuen Statthaltern.
Auch bemühete er sich zu erfahren, was man von seiner Regierung urtheilete, nicht so wohl um diejenigen zu strafen, welche zu frey von ihm redeten, als daraus zu ersehen, was man an ihm lobe oder tadele; damit er abschaffen möchte, was denen Unterthanen nicht gefiel, und in demjenigen fortfahren, so ihnen beydes nützlich, und angenehme war.
Марк Аврелий, смотря по нужде, статских правил и обстоятельств времени, во многих провинциях форму правительства и Губернаторов переменял. Народному правлению поручал Антонин, по примеру Августа те земли, от которых никакой опасности не было, а подозрительныя губернии в свое правление брал, и верных от себя в оныя наместников учреждал.
Сей же Цеcарь часто спрашивал, что об его владении площадь говорит? Император сие делывал не так для наказания тех, которые об нем, как о своем монархе, смело говорят, как больше для усмотрения из сей площадной речи, что в нем хвалят, и что охуждают? Дабы Цесарь то мог отрешить, что подданным его не угодно, а те начатыя дела неотменно продолжать, которыя народу полезны и приятны.
Anklägern und Verleumdern gab er kein Gehör; und die Angeber neuer Auflagen, verachtete er zugleich mit allen erpresseten Einkünften. Denen Landpflegern befahl er alle die aufs härteste zu straffen, welche von jemand etwas über die Gebühr forderten. Kurtz, alle Völcker lebten unter seinem käyserlichen, und mächtigen Regiment, so frey als in einer Republick.
Наговорщиков и клеветников никогда и отнюдь сей Цесарь не слушивал; а прибыльщиков, как народных раззорителей, со всеми их вымученными зборами презирал и ненавидел. Губернаторам, Воеводам, и другим гражданским правителям имянными своими указами повелевал, тех людей отнятием имения, а временем и на теле жестко наказывать, которые у народа что нибудь сверьх положеннаго требовали, и без Цесарскаго указа с деревенских обывателей збирали.
Одним словом сказать, что все Римской [с. 79] области народы, под его Цесарским сильным и державным владением, так свободно, как в Республике жили.
Но Марк Аврелий на сие, хотя возмутительное, однакоже не всенародное роптание мало смотрел, ведая непостоянной нрав народа, которой сего дня то хулит и презирает, что завтра хвалит и почитает, не только того смотрел, чтоб все его дела на правде основаны, потом с мудростию ведены были, и к безсмертной добродетели клонились.
3. Buch IV k)
Dannenher erinnert er sich der genauen Verwandnüß zwischen allen Vernünftigen, und weiß, daß es des Menschen Natur gemäß sey, für alle Menschen Sorge zu tragen. Er begehret nicht ohne Unterscheid aller Hochachtung, sondern nur derer, die der Natur gemäß leben; die sich aber derselben zuwider aufführen, stellet er sich vor, wie sie beschaffen sind im Hause, oder in öffentlichen Geschäfften, des Tages, oder des Nachts. Wie auch, in was vor Gesellschafft sie verwickelt leben? Kurtz, er fragt nichts darnach solchen Leuten zu gefallen, die mit sich selber nicht zu frieden seyn können.
Для того напоминает он тесной союз между всеми разумными; и знает, что человеку о всех [с. 208] людях попечение иметь природно, и свойственно. Он же не от всех обще, но по выбору и только от таких людей почтения себе желает, которые сходно с натурою живут. А которые противно ей поступают, за теми он присматривает, каким порядком они в домах своих живут, и как в отправлении публичных дел себя ведут, в каких компаниях бывают, с кем обходятся, и какие у них друзья? Он наконец таким людям неугождает, и понравиться им не хочет, которые сами себе ненравны, и в себе неспокойны.
3. Buch V.
Thue nichts mit Unwillen, nichts das nicht zum gemeinen Nutzen abzielet, nichts welches du vorher nicht [S. 34] wohl erwogen, nichts endlich aus Vorurtheil oder Passion. Suche keine zierliche Worte; hüte dich, daß du nicht viel redest, und dich in viele Dinge mischest; Laß dich den Gott, der in dir ist, als einen Mann regieren, als einen ehrlichen Alten, als einen Bürger, als einen Römer, als einen Fürsten, welcher sich in den Stand gesetzet hat, sobald die Losung gegeben wird, ohne Verzug aus diesem Leben zu scheiden.
Ничего против твоей воли не делай. Ничего не зачинай, что не к общей пользе клонится. Ничего здраво не разсудя, и довольно не разсмотря не предпринимай, и ничего на конец упрямством, по злобе, или для другой какой страсти, в действо не производи. Никаких украшенных слов не ищи. Как можно берегись, чтобы много тебе не говорить, и в разныя дела не мешаться. Моли, чтоб сам живущий в тебе Бог, тебя как совершеннаго человека, и честнаго стараго мужа, как гражданина, как Римлянина, и как такого [с. 209] владетеля управил, которой уже к исходу от сего тела, со всем приготовился, как скоро только голос трубной его позовет.