Il est certain, du moins, que le plus grand talent des chefs est de déguiser leur pouvoir pour le rendre moins odieux, & de conduire l’état si paisiblement qu’il semble n’avoir pas besoin de conducteurs.
Je conclus donc que comme le premier devoir du législateur est de conformer les lois à la volonté générale, la premiere regle de l’économie publique est que l’administration soit conforme aux lois. *C’en sera même assez pour que l’état ne soit pas mal gouverné*, si le legislateur a pourvû comme il le devoit à tout ce qu’exigeoient les lieux, le climat, le sol, les mœurs, le voisinage, & tous les rapports particuliers du peuple qu’il avoit à instituer. Ce n’est pas qu’il ne reste encore une infinité de détails de police & d’économie, abandonnés à la sagesse du gouvernement : mais il a toujours deux regles infaillibles pour se bien conduire dans ces occasions ; l’une est l’esprit de la loi qui doit servir à la décision des cas qu’elle n’a pû prévoir ; l’autre est la volonté générale, source & supplément de toutes les loix, & qui doit toujours être consultée à leur défaut. Comment, me dira-t-on, connoître la volonté générale dans les cas où elle ne s’est point expliquée ? Faudra-t-il assembler toute la nation à chaque évenement imprévû ? Il faudra d’autant moins l’assembler, qu’il n’est pas sûr que sa décision fût l’expression de la volonté générale ; que ce moyen est impraticable dans un grand peuple, & qu’il est rarement nécessaire quand le gouvernement est bien intentionné car les chefs savent assez que la volonté générale est toûjours pour le parti le plus favorable à l’intérét public, c’est-à-dire le plus équitable ; de sorte qu’il ne faut qu’être juste pour s’assurer de suivre la volonté générale. Souvent quand on la choque trop ouvertement, elle se laisse appercevoir malgre le frein terrible de l’autorité publique.
À la Chine, le prince a pour maxime constante de donner le tort à ses officiers dans toutes les altercations qui s’élevent entr’eux & le peuple. Le pain est-il cher dans une province ? l’intendant est mis en prison : se fait-il dans une autre une émeute ? le gouverneur est cassé, & chaque mandarin répond sur sa tête de tout le mal qui arrive dans son département.
[Примечание: выделенный фрагмент опущен переводчиком].
Известно по крайней мере, что наилучший дар начальников, скрывать власть свою, дабы она не столько противна была, и править обществом так тихо, чтобы казалось, будто нет нужды в правителе.
И тако заключаю, как первой долг законодавца соглашать узаконения с волею общею, так первое правило хозяйства народного наблюдать, чтоб все распоряжения согласны были с законами. Довольно в истинную, ежели законодавец по своему долгу снабдил во всем, чего требовало местоположение, воздух, доход, нравы, соседство, и все участные связки в народе, которыя он должен устанавлять. Совсем тем еще безчисленныя мелкости исправления и хозяйства остаются единственно мудрому разсудку правления; но в таких случаях имеет оно два неложныя правила, по которым поступать должно; первое, разум закона долженствующий служить к решению в случаях, которых прежде предвидеть было не возможно. Другое, воля общая, източник и прибавление всех законов, у которой всегда должно в недостатке спрашиваться. Как скажут мне узнать волю общую в таких случаях, где она неизвестна? Не ужли собирать весь народ при всяком нечаянном приключении? Тем [c. 19] меньше надобно его собирать, что нельзя верно положиться, будет ли значить разсуждение его волю общую, что средство сие совсем невозможное в великом народе, да оно и редко нужно, когда правление хорошо вразумляет, и начальники уже ведают, что воля общая всегда с стороны полезнейшей народу, то есть с стороны справедливейшей; так остается только быть справедливу, чтоб верно следовать воле общей. Часто ежели она когда явно тронута бывает, со всею страшною уздою власти народной она оказывается.
В Китае Государь почитает непоколебимым правилом винить начальников в приключающихся замешательствах между их и народом. Недостаток ли в хлебе, в которой области? Воевода сажается в тюрьму. Сделается ли где возмущение? Градоначальник сменяется и всякой правитель отвечает головою своею за всякое нестроение, случившееся в его правительстве.
C’est beaucoup que d’avoir fait régner l’ordre & la paix dans toutes les parties de la république ; c’est beaucoup que l’état soit tranquille & la loi respectée mais si l’on ne fait rien de plus, il y aura dans tout cela plus d’apparence que de réalité, & le gouvernement se fera difficilement obéir s’il se borne à l’obéissance. S’il est bon de savoir employer les hommes tels qu’ils sont, il vaut beaucoup mieux encore les rendre tels qu’on a besoin qu’ils soient ; l’autorité la plus absolue est celle qui pénetre jusqu’à l’intérieur de l’homme, & ne s’exerce pas moins sur la volonté que sur les actions. Il est certain que les peuples sont à la longue ce que le gouvernement les fait être. Guerriers, citoyens, hommes, quand il le veut ; populace & canaille quand il lui plaît : & tout prince qui méprise ses sujets se deshonore lui-même en montrant qu’il n’a pas su les rendre estimables. Formez donc des hommes si vous voulez commander à des hommes ; si vous voulez qu’on obéisse aux lois, faites qu’on les aime, & que pour faire ce qu’on doit, il suffise de songer qu’on le doit faire. C’étoit là le grand art des gouvernemens anciens, dans ces tems reculés où les philosophes donnoient des lois aux peuples, & n’employoient leur autorité qu’à les rendre sages & heureux. De-là tant de lois somptuaires, tant de reglemens sur les mœurs, tant de maximes publiques admises ou rejettées avec le plus grand soin. Les tyrans mêmes n’oublioient pas cette importante partie de l’administration, & on les voyoit attentifs à corrompre les mœurs de leurs esclaves avec autant de soin qu’en avoient les magistrats à corriger celles de leurs concitoyens. Mais nos gouvernemens modernes qui croyent avoir tout fait quand ils ont tiré de l’argent, n’imaginent pas même qu’il soit nécessaire ou possible d’aller jusque-là.
Великое дело, восстановить порядок и тишину во всех частях правления; великое [c. 20] дело, чтоб общество было покойно и закон почитаем; но ежели ничево больше не сделано, во всем еще этом будет более видимого, нежели вещественного: и всегда будут худо слушаться правления, ежели оно то только наблюдать станет, чтоб его слушались. Ежели уметь людей употребить таковыми, каковы они суть, хорошо, еще больше того стоет уметь сделать каковыми нужно, чтоб они были; власть наивсемощнейшая та, которая проницает до внутренности человека и не меньше над волями, нежели над деяниями господствует. Известно, что народы со временем становятся такими, каковыми правление их делает; воинами, гражданами, людьми, ежели оно хочет; простолюдинами, подлыми, когда ему угодно: и всякий Государь, презирающий своих подданных безчестит самого себя, показывая, что он не умел их сделать достойными почтения; делай же людей, ежели ты хочешь повелевать людьми. Ежели хочешь, чтоб повиновались законам, сделай, чтоб их любили, и чтоб для исполнения должного довольно было вспомнить, что должно. В сем то состояла великая хитрость правления древних в те отдаленныя времена, когда Философы давали законы народам и власть свою на то лишь употребляли, чтоб сделать их разумными и благополучными. Оттуда произошло столько законов ограничивающих роскошь и сластолюбие, столько учреждений, касающихся до нравоучения, столько правил народных, принятых и отмененных с величайшим [с. 21] старанием. Самые тираны не забывали сея нужныя части правления, они такою же прилежностию старались портить нравы своих рабов, сколько правители изправлять своих сограждан: но наши нынешния правления, думая, что уже все сделали, когда собрали несколько денег, и не воображают, чтобы нужно или можно было дойти до тех пор.
Ежели они покупают любовь начальников или покровительство женщин, так для того, чтобы самим продать правосудие, долг и общество; а народ, не видя что собственные свои пороки и первою причиною нещастия, негодует и кричит со стенанием: <…>.
C’est alors qu’à la voix du devoir qui ne parle plus dans les cœurs, les chefs sont forcés de substituer le cri de la terreur ou le leurre d’un intérêt apparent dont ils trompent leurs créatures. C’est alors qu’il faut recourir à toutes les petites & méprisables ruses qu’ils appellent maximes d’état, & mystères du cabinet. Tout ce qui reste de vigueur au gouvernement est employé par ses membres à se perdre & supplanter l’un l’autre, tandis que les affaires demeurent abandonnées, ou ne se font qu’à mesure que l’intérêt personnel le demande, & selon qu’il les dirige. Enfin toute l’habileté de ces grands politiques est de fasciner tellement les yeux de ceux dont ils ont besoin, que chacun croye travailler pour son intérêt en travaillant pour le leur ; je dis le leur, si tant est qu’en effet le véritable intérêt des chefs soit d’anéantir les peuples pour les soûmettre, & de retirer leur propre bien pour s’en assûrer la possession.
Тогда то голос должности недействующей больше сердцами, начальники принуждены заменять криком угроз. Или блистанием мнимой какой не есть пользы, которую они обманывают тварей своих. Тогда то они имеют прибежище ко всем бездельным и презрительным хитростям, называя их правилами общества и тайностями кабинета. Вся остальная сила правления употребляется членами его на погибель взаимную, свергать друг друга, а дела останавливаются и лежать, или есть ли когда и делаются, так разве польза какая ни есть участная того требует, и как ей угодно. Наконец вся хитрость сих великих народоправителей состоит уметь так залепить глаза людей, в которых им нужда, дабы каждый думая работать для своей пользы, работал для их; говорю для их, ежели бы в самой вещи могла быть истинная польза начальников во унижении народов, для лучшего покорения, или в разточении их имений для вернейшего овладения самим оными.
Nous serions instruits par l’un & conduits par l’autre, & cela seul décideroit de la préference : car on n’a jamais fait un peuple de sages, mais il n’est pas impossible de rendre un peuple heureux [c. 338] Voulons-nous que les peuples soient vertueux ? <…> Ce seroit bien pis s’ils n’y joüissoient pas même de la sûreté civile, & que leurs biens, leur vie ou leur liberté fussent à la discrétion des hommes puissans, sans qu’il leur fût possible ou permis d’oser reclamer les lois. Alors soûmis aux devoirs de l’état civil, sans joüir même des droits de l’état de nature & sans pouvoir employer leurs forces pour se défendre, ils seroient par conséquent dans la pire condition où se puissent trouver des hommes libres, & le mot de patrie ne pourroit avoir pour eux qu’un sens odieux ou ridicule. Il ne faut pas croire que l’on puisse offenser ou couper un bras, que la douleur ne s’en porte à la tête ; & il n’est pas plus croyable que la volonté générale consente qu’un membre de l’état quel qu’il soit en blesse ou détruise un autre, <…>.
Мы бы научаемы были одним и предводимы другим, сие бы разрешило спор о преимуществе; потому что никогда еще не сделан был весь народ разумным, а не невозможное дело сделать народ благополучным.
Хотим ли мы, чтоб народы были добродетельны? <…> А еще и того хуже ежели они не наслаждаются в нем и покоем гражданским, и когда их имения, жизнь их и свобода зависят от воли людей сильных, так что им не можно и не дозволено осмелиться прибегнуть к законам. Тогда они под игом должностей гражданских, не наслаждаясь правами самой природы, и не могши употребить сил своих к своему защищению, бывают следственно в наихудшем состоянии, в каком только свободное человечество случиться может, и название отечество не может инако для них быть, как противно или смешно. Вероятно ли, чтоб можно было повредить или отрезать руку и болезнь бы не бросилась в голову? Так и то, чтоб воля общая дозволила члену общества какому бы ни было вредить и губить другаго <…>.
La sureté particuliere est tellement liée avec la confédération publique, que sans les égards que [p. 342] l’on doit à la foiblesse humaine, cette convention seroit dissoute par le droit, s’il périssoit dans l’état un seul citoyen qu’on eût pû secourir ; si l’on en retenoit à tort un seul en prison, & s’il se perdoit un seul procès avec une injustice évidente : car les conventions fondamentales étant enfreintes, on ne voit plus quel droit ni quel intérêt pourroit maintenir le peuple dans l’union sociale, à moins qu’il n’y fût retenu par la seule force qui fait la dissolution de l’état civil.
Спокойствие участного человека толико связано с согласием общим, что не снисходя по долгу слабостям человеческим, согласие бы сие правом разрушилось, ежели бы один гражданин в обществе погиб, которому бы помочь можно было, ежели бы один неправильно удержан был в тюрьме и есть ли бы хотя одного дело явно неправильно неправильно решено было: разруша бо основание согласий не видно, какое бы право и какая бы польза могла сдерживать народ в обязанности сожития, разве удержан он будет одною силою, которая сама собою разрушает состояние гражданское.
<…> и благосостояние одного гражданина, не равно ли долг взаимный, как и благосостояние всего общества?
Veut-on trouver des exemples de la protection que l’état doit à ses membres, & du respect qu’il doit à leurs personnes ? ce n’est que chez les plus illustres & les plus courageuses nations de la terre qu’il faut les chercher, & il n’y a guere que les peuples libres où l’on sache ce que vaut un homme. À Sparte, on fait en quelle perplexité se trouvoit toute la république lorsqu’il étoit question de punir un citoyen coupable. En Macédoine, la vie d’un homme étoit une affaire si importante, que dans toute la grandeur d’Alexandre, ce puissant monarque n’eut osé de sang froid faire mourir un Macédonien criminel, que l’accusé n’eût comparu pour se défendre devant ses concitoyens, & n’eût été condamné par eux. Mais les Romains se distinguerent au-dessus de tous les peuples de la terre par les égards du gouvernement pour les particuliers, & par son attention scrupuleuse à respecter les droits inviolables de tous les membres de l’état. Il n’y avoit rien de si sacré que la vie des simples citoyens ; il ne falloit pas moins que l’assemblée de tout le peuple pour en condamner un : le sénat même ni les consuls, dans toute leur majesté, n’en avoient pas le droit, & chez le plus puissant peuple du monde le crime & la peine d’un citoyen étoit une desolation publique ; <…>.
Хотят ли сыскать примеров колико общество членам обязано покровительством своим, и каким почтением оно должно к их особам? Сие только в наиславнейших и отважнейших народах на земли искать должно, и одни лишь вольные народы ведают, чего человек стоет. В Спарте известно в какой задумивости бывала республика, когда дела случались о наказании гражданина виновнаго. В Македонии, жизнь человеческая столь важным делом почиталася, что Александр во время пущаго своего величества столь властный государь, не смел с холодной кровию приказать умертвить Македонина виноватого, когда осужденный не защишался перед гражданами и не обвинен оными: но Римляне вознеслися паче всех народов земных почтением к участным людям, и прилежным [c. 30] наблюдением ненарушимых прав членов общества. Не было у них ничего освященнее жизни простого гражданина; и осуждение одного стоило собрания всего народа: самый Сенат и Консулы со всем их величеством не имели в том права, и у наисильнейшаго в свете народа, вина и наказание одного гражданина было огорчением всего народа; <…>.
S’il y a des lois pour l’âge mûr, il doit y en avoir pour l’enfance, qui enseignent à obéir aux autres ; & comme on ne laisse pas la raison de chaque homme unique arbitre de ses devoirs, on doit d’autant moins abandonner aux lumieres & aux préjugés des peres l’éducation de leurs enfans, qu’elle importe à l’état encore plus qu’aux peres ; car selon le cours de nature, la mort du pere lui dérobe souvent les derniers fruits de cette éducation, mais la patrie en sent tôt ou tard les effets ; l’état demeure, & la famille se dissout. Que si l’autorité publique en prenant la place des peres, & se chargeant de cette importante fonction, acquiert leurs droits en remplissant leurs devoirs, ils ont d’au tant moins sujet de s’en plaindre, qu’à cet égard ils ne font proprement que changer de nom, & qu’ils auront en commun, sous le nom de citoyens, la même autorité sur leurs enfans qu’ils exerçoient séparément sous le nom de peres, & n’en seront pas moins obéis en parlant au nom de la loi, qu’ils l’étoient en parlant au nom de la nature.
L’éducation publique sous des regles prescrites par le gouvernement, & sous des magistrats établis par le souverain, est donc une des maximes fondamentales du gouvernement populaire ou légitime.
Ежели есть законы для людей совершеннаго возраста, должны быть также и для детей научающие покорятися другим; и как не дозволяется рассудку человека участнаго быть произвольну в своих должностях, тем меньше надобно оставлять единственно знаниям и предрассудкам отцовским воспитание детей, что оное больше еще нужно обществу, нежели отцам их: по порядку природы, смерть отцовская часто лишает его последних плодов того воспитания; а отечество [c. 35] плоды его рано или поздно чувствует; общество пребывает, а семья разрушается. Ежели власть общественная заняв места отцовския, и приняв на себя иго важнаго сего звания, исполняя их должности получит их права, они тем меньше за то имеют причины негодовать, что в сем случае они только имя переменили, и будут вообще под именем граждан иметь ту же власть над их детьми, которую они имеют каждый порознь под именем отцов; и дети также будут покорны гласу их именем природы.
И так воспитание сообщественное под предписанными правилами от правительства и под правителями постановленными от Государя, есть одно из основательных установлений правления народнаго или законнаго.
C’est ainsi qu’un gouvernement attentif & bien intentionné, veillant sans cesse à maintenir ou rappeller chez le peuple l’amour de la patrie & les bonnes mœurs, prévient de loin les maux qui résultent tôt ou tard de l’indifférence des citoyens pour le sort de la république, & contient dans d’étroites bornes cet intérêt personnel, qui isole tellement les particuliers, que l’état s’affoiblit par leur puissance & n’a rien à espérer de leur bonne volonté. Par-tout où le peuple aime son pays, respecte les lois, & vit simplement, il reste peu de chose à faire pour le rendre heureux ; <…>.
Такто правление прилежное и добронамеренное печась беспрестанно сдерживать и возбуждать в народе любовь к отечеству и добрые нравы, упреждает издалека худыя следствия рано или поздно происходящия от небрежения гражданами судьбы общественной, и содержит в тесных пределах пользу участную столь отвергающую людей участных, что общество самими силами их слабеет и теряет надежду ожидать от них доброй воли. Везде, где народ любит свою землю, почитает законы, и живет просто, не много остается сделать его благополучным; <…>.
Народ бы разослался перед правителем пеше идущим на совет, отдавшим для общества в нужном случае все свои кореты. Наконец закон не предписывает великолепия никому, и благопристойность доказательством против права никогда быть не может.
<…> secondement parce que c’est le seul moyen de maintenir l’union entre le sacerdoce & l’empire, sans laquelle la société ne peut subsister. Le concours des deux puissances étant donc essentiel dans les choses qui regardent la foi, il en faut conclure que le consentement des princes Chrétiens est nécessaire toutes les fois qu’il est question de célebrer un concile œcuménique. Ajoûtez à cela que le consentement des princes représente celui des peuples ; car dans chaque état le prince est le représentant de la nation. Or ce consentement des peuples opere celui de toute l’Église, qui, selon la réponse de Philippe-le-Bel à une bulle de Boniface VIII. n’est pas seulement composée du clergé, mais encore des laïcs. Une autre observation à faire est que les princes Chrétiens n’ont pas perdu irrévocablement le droit de convoquer les conciles œcuméniques. En effet, comme ils sont obligés en qualité de magistrats politiques de veiller à ce que le bien de l’état, qui est intimement lié avec celui de la religion, ne reçoive aucune atteinte ; <…>.
Второе, что сей есть только один и способ для сохранения согласия между Империею и духовенством, без коего и общество сохраниться не может, почему вспоможение обоих властей быв нужно в [c. 149] вещах, касающихся до веры, то из того и заключается, что нужно согласие Христианских Государей к созыванию Вселенского собора, присовокупя к тому и то, что согласие Государя представляет согласие народное: ибо во всяком государстве Царь собою народ изображает, и так сие народное согласие производит с собою и соизволение всей церкви, которая по мнению Филиппа Ле Бела в его ответе на буллу Вонифатия VIII. не из одного духовенства составлена, но из светских. Другое примечание можно зделать, что Христианские Государи не совсем потеряли право созывать Вселенские соборы; ибо быв оне должны в сходственность звания политического начальника смотреть, чтоб польза государственная, которая соединена с пользою закона, не была повреждена <…>.
3. In welchem Jahr aber dergleichen Gesellschafften zuerst entstanden und welche für die älteste zu rechnen, kann man so eigentlich nicht sagen. Denn obschon insgemein das Assyrische Reich für die erste Monarchie angegeben wird, so folget doch daraus nicht, daß selbiges auch eben die erste Bürgerliche Gesellschaft unter [s. 4] den Menschen gewesen <…>.
biß sie [die ersten Staaten] nach der Hand die Stücke der höchsten Bürgerlichen Gewalt in ihrer Vollkommenheit hervor gewiesen, und die zur Erhaltung eines Staats dienliche Mittel, Ordnungen und Gesetze ausgefunden haben <…>.
3. С которого времени начались общества, и которое из оных за древнейшее почитать должно, того объявить точно не возможно. Ибо хотя и почитается Ассирийское царство за перьвую монархию, однако из того не следует, чтоб оно было и самое первое гражданское общество в человеческом роде <…>.
Напоследок разделенныя части высочайшей гражданской власти приведены в совершенство изобретенными средствами, порядками и законами, служащими к соблюдению общества <…>.
15. <…> Mit dem allem, so ist gewiß, daß die Königl. Regierung zu Rom nicht lange hat Bestand haben können, angesehen durchgehends die Republiquen, wo die Bürger in einer einigen Stadt begriffen sind, zur aristocratischen und democratischen Regierung bequem sind <…>.
15. <…> Сверх сего Царское правление в Риме и не могло быть долговременно, ибо общества, которых граждане заключены в одном городе, обыкновенно склонны бывают к Аристократическому или Демократическому правлению <…>.
XI. In omni civitate, Homo ille, vel Concilium illud, cujus voluntati singuli voluntatem suam (ita ut dictum) subjecerunt, SUMMAM POTESTATEM, sive SUMMUM IMPERIUM, sive DOMINIUM habere dicitur. Quae Potestas & Jus imperandi in eo consistit, quod unusquisque civium omnem suam vim & potentiam, in illum hominem, vel Concilium transtulit. Quod fecisse, (quia vim suam in alium transferre naturali modo nemo potest) nihil aliud est, quam de jure suo resistendi decessisse. Civium unisquisque, sicut etiam omnis persona civilis subordinata, ejus qui Summum imperium habet, SUBDITUS apellatur.
Во всяком обществе, единаго человека, или единый совет, коего произволению прочие свою волю покорили, верьховным властителем, верьховным правителем, или верьховным господином, называют. Власть же сия и право повелительства обитает в перенесенных на совет, или единое лице, каждого человека силах и могуществе, а таковое действие [понеже естественно ни кто своими силами другому поступиться не может,] есть уничтожение своего права, в сопротивлении состоявшего, прочие же в обществе пребывающие граждане, как и всякое в оном подчиненное лице, подданными верховного правителя наименованы.
27. <…> Dann erstlich machen diese Provintzien nicht eine Republick aus, eigentlich zu reden, sondern es sind sieben Republicken, die durch den Utrechtischen Bund in ein Systema verknüpffet sind, welche ihre Deputierte stets im Haag ersidiren haben, so der täglich fürfallenden Dinge, die gesamte Union betreffend, sich annehmen, und, wenn etwas wichtiges fürfällt, es an die Provintzen gelangen lassen, und aus ihren Gutdüncken den Schluß fassen, welche Deputate man die General-Staaten nennet. Ja es scheinet [s. 658] auch daß jede Provintz für sich mehr ein Systema, als eine Civitas sey, weil die Gliedmassen einer Provintz mehr als Bundsgenossen miteinander umgehen, als daß eines über das andere, oder die meisten über die wenigsten herrschen wollten <…>.
Wie dann auch der Magistrat grosse Vorsorge tragen muß, daß selbige an ihre Kost kommen könne, damit sie durch Hunger nicht zu Tumult gereißet werde.
Zwischen Holland und den andern Provitzien ist auch eine heimliche Jalousie, weil jened wegen seiner Macht, und weil es die meiste Last trägt, gerne den Vorzug hätte, diese aber die Gleichheit der Freiheit allerdings behaupten wollen <…>.
27. <…> Ибо в перьвых сии провинции, говоря собственно, не одну Республику составляют, но семь, которыя Утрехтским союзом соединились в одно общество [с. 78] и которых Депутаты, живучи в Гаге, решат ежедневно произходящия дела, касающияся до всего общества, но о важных доносят провинциям, и по их благоразсуждению чинят уже определение. Оные Депутаты называются Генеральными Штатами. При том кажется, что каждую провинцию должно почитать больше за корпус, нежели за гражданство, ибо города каждой провинции дружественнее между собой поступают, нежели вступающие в союз, и ни один над другим, ни большие над меньшими власти иметь не желают <…>.
Чего ради Магистрат должен иметь великую предосторожность, чтоб такие люди были на его содержании, дабы они от голоду не учинили возмущения.
Между Голландиею и другими провинциями есть тайное ревнование, потому [с. 79] что она для своей силы, и что большую тягость несет, желает иметь преимущество, а другия напротив того равенство и вольность утвердить стараются <…>.
Wenn wir die Gesetze und unsere Pflichten wohl erfüllen; so sind wir gute Bürger, und haben unserer Schuldigkeit ein Genüge geleistet. <…> Unter Verdiensten kann man nichts anders verstehen, als wenn jemand der Republik durch seine Verdienste, oder Erfindungen, einen vorzüglichen Nutzenschaft, wozu er nach den Pflichten seines Amtes nicht verbunden gewesen wären <…>.
Когда мы законы и должности ревностно свои исполняем, то удовлетворяем тем нашей обязанности и почитаемся добрыми гражданами. <…> Под заслугами не можно разуметь ни чего инаго, кроме того, когда кто знанием своим и изобретениями оказывает обществу преимущественную пользу, к чему он по должностям своего звания не был обязан <…>.
However, as it is impossible for the whole race of mankind to be united in one great society, they must necessarily divide into many, and form separate states, commonwealths, and nations, entirely independent of each other, and yet liable to a mutual intercourse. Hence arises a third kind of law to regulate this mutual intercourse, called “the law of nations,” <…>.
При всем том поколику не можно и не совместно было для всего рода человеческого соединиться в единое общество; того ради оный принужден разделиться на многие общества, от которых последовали отделенные государства, республики и области, хотя и совсем независимые одно от другаго, однако ж подверженныя взаимному между собою обращению. От сих обстоятельств произошел и третий род закона, для предуправления того взаимного между народами обращения, который потому и назван правом народным.
Unter den wirksamsten Mitteln, durch welche der gute sittliche Zustand erhalten wird, verdienet ohne Zweifel die Religion den ersten Plass: sie ist das sanfteste Hand der Gesellschaften; sie unterrichtet durch ihre verehrungswürdigen Lehren Tugend; sie muntert auf; sie schrecket Drohungen von Lastern ab; und bewirtet durch die Reue, die sie dem Gründer einschärfet, die Besserung der Lasterhalten. Die Religion ergänzet das Mangelhafte der Gesetzgebung.
Религия есть приятнейший союз обществ; она учениями своими, благоговение к себе возбуждающими, наставляет в добродетели; она обетами поощряет к исполнению оныя; она угрожениями отвращает от пороков, и раскаянием, на которое осуждает грешника, служит к исправлению порочных. Религия дополняет недостаток законодательства.
Wann mehrere Menschen sich vereinbaren, einen gewissen Endzweck mit gemeinschaftlichen Kräften zu erreichen; so entsteht eine Gesellschaft (19).
Когда многие люди соединяются для достижения совокупными силами какого-нибудь предмета; то происходит общество.