Cette supériorité d'une ame qui ne connoît rien au - dessus d'elle que la Raison & la Loi ; cette fermeté de courage qui demeure immobile au milieu du monde ébranlé ; cette fierté généreuse d'un cœur sincérement vertueux, qui ne se propose jamais d'autre récompense que la vertu même, qui ne désire que le bien public, qui le désire toujours, & qui par une sainte ambition veut rendre à sa Patrie encore plus qu'il n'a reçu d'elle...
Начальныя черты и простейшия краски, употребляемыя умом нашим для начертания образа истиннаго великодушия, суть превосходность души, не познавающей ничего свыше себя, кроме справедливости и закона. Твердая бодрость духа посреди колеблющагося мира не подвижима пребывающа ; благородная гордыня искренне добродетельнаго сердца, которое никогда не предполагает себе инаго воздаяния, кроме самыя добродетели, всегда желает общественнаго блага, и побуждено почтенным честолюбием, стремится воздать отечеству своему более, нежели от него получает.
Né pour la Patrie beaucoup plus que pour lui - même, depuis ce moment solemnel, où comme un esclave volontaire la République l’a chargé de chaînes honorables : il ne s'est plus considéré que comme une victime dévouée non-seulement à l'utilité, mais à l'injustice du Public.
Рожденный паче для отечества, нежели собственно для себя, в самыя те торжественныя минуты, в кои правление обременило его, подобно самопроизвольному невольнику, почтенными оковами, почитает он себя жертвою, посвященною не токмо пользе общества, но и неправосудию онаго.
Enfin, c'est un homme tellement lié, tellement uni, &, si nous l'osons dire, tellement confondu avec la Justice, qu'on diroit qu'il soit devenu une même chose avec elle. Le bonheur du Peuple est non-seulement sa loi suprême, mais son unique loi. Ses pensées, ses paroles, ses actions sont les pensées, les paroles, les actions d'un législateur ; & seul dans sa Patrie, il jouit du rare bonheur d'être regardé par tous ses citoyens, comme un homme dévoué au salut de la République.
Наконец, он есть муж толико сопряженный, толико соединненный, и естьли смею сказать, толь неразличный с правосудием, что оно кажется единою с ним вещию. Благоденствие народное составляет не токмо первоначальный, но единственный его закон. Все его мысли, слова, действия имеют предметом общественную пользу; и он наслаждается редким благополучием быть почитаему от всех своих сограждан, мужем посвященным блаженству отечества своего.
Occuper un esprit né pour les grandes choses, à suivre [p. 66] scrupuleusement les détours artificieux & les profonds replis d'une procédure embarrassée ; voir la Justice gémir sous le poids d'un nombre infini de formalités captieuses, & ne pouvoir la soulager ; se perdre & s'abîmer tous les jours de plus en plus, dans cette mer immense de loix anciennes & nouvelles, dont la multitude a toujours été regardée par les Sages, comme une preuve éclatante de la corruption de la République...
Разум рожденный для великих дел упражняться в прилежном изследовании ухищренных изворотов и скрытнейших пронырств затруднительнаго судопроизводства; зреть правосудие, стенающе под бременем безчисленнаго множества коварных обрядов, и не быть в силах вспомоществовать оному; час от часу наипаче утопать в безпредельном море древних и новых [с. 13] законов, коих многочислие почиталось всегда от мудрых ясным знаком развращения народнаго.
Telle est la glorieuse nécessité que la Justice impose au [p. 67] Magistrat, lorsqu’elle imprime sur son front le sacré caractere de son autorité. Image vivante de la loi, il faut qu'il marche toujours, comme elle, entre deux extrémités opposées ; & que s'ouvrant un chemin difficile entre les écueils qui environnent sa profession, il craigne de s’aller briser contre l'un, en voulant éviter l'autre.
Такова есть знаменитая должность, кою правосудие возлагает на судью, начершая на челе [с. 15] его священное знаменование своея власти. Представляя живый образ закона, долженствует он подобно оному шествовать между двух сопротивных крайностей; и отверзая себе трудный путь посреди окружающих звание его пучин, да страшится он низвергнуться в едину, желая избежать другия.
Disons-le donc hardiment : Il est plus honteux de céder à la faveur, qu'il n'est glorieux de lui résister. La véritable grandeur d'ame rougit en secret des applaudissements qu'elle est forcée de recevoir, lorsqu'elle a goûté le plaisir si pur de [p. 68] triompher de la faveur, en s'immolant à la Justice.
И так скажем смело: более стыда в уступлении лицеприятию, нежели славы в противуборствовании оному. Истинное великодушие тайно стыдится восклицательными хвалениями, кои принуждено оно принимать, вкуся чистейшее удовольствие от возторжествования над лицеприятием, чрез принесение себя на жертву правосудию.
Il s'éleve du fond de notre cœur une secrete fierté & un orgueil d'autant plus dangereux qu'il est plus subtil & plus délicat, qui nous révolte contre le crédit & l'autorité : ce n'est point l'amour de la Justice qui nous anime, c'est la haine de la faveur. On regarde ces jours éclatants où l'on voit les plus hautes Puissances abbatues, consternées, captives sous le joug de la Justice, comme le triomphe de la Magistrature. C'est alors que le Magistrat recueille avec plaisir les louanges d'un Peuple grossier, qui ne lui applaudit que parce qu'il croit que l'injustice est la compagnie inséparable de la faveur ; & goûtant avec encore plus de satisfaction les reproches des Grands qu'il a sacrifiés à sa gloire, il se flatte du faux honneur de mépriser les menaces de la Fortune irritée, dans le temps qu'il ne devroit songer qu'à appaiser la Justice.
Из глубины сердца нашего возстает тайная гордыня, тем паче опасная, чем она проницательнее, возмущаюшая нас противу силы и власти: не любовь к правосудию побуждает нас, но ненависть к лицеприятию. Торжественными для судейства почитают те звучные дни, в кои зрят наисильнейшие власти устрашенны, низверженны и порабощенны правосудию. Тогда-то судья в веселии собирает похвалы, приносимыя ему от невежественнаго народа, [который для того [с. 19] единственно хвалит его, что почитает лицеприятие сопряженно с неправосудием], и с вящшим [sic!] еще удовольствием вкушая укорения вельмож, пожертвованных от него славе своей, ласкает себя ложною честью презирать угрозы раздраженнаго щастия, в то время, когда б он долженствовал помышлять токмо о укрощении правосудия.
<…> n'être sensible ni à la fausse gloire de s'élever au-dessus de la plus redoutable puissance, ni à la fausse honte de paroître succomber à son crédit ; & se charger volontairement des apparences odieuses de l'iniquité, pour servir la Justice au prix de toute sa réputation, par une constante & glorieuse infamie <…>
<…> Не быть чувственну ни к ложной славе, превзойти наистрашнейшую власть; ни к ложному стыду, казаться покоряющимся ея силе, и охотно принять на себя гнусный вид несправедливости, дабы с потерянием всей славы своей, чрез постоянное и знаменитое претерпение поношения, [с. 20] услужить правосудию.
Коль редки разумы толико превосходные, дабы кротостию умеряли сияние превосходнаго просвещения своего, и мудростию услаждали владычество разума господствующаго, который чувствует себя рожденным для управления!
<…> il ne condamne pas moins la fierté présomptueuse de ces génies indociles, qui soutiennent leurs avis, moins parce qu'ils sont justes, que parce qu'ils les ont proposés; & qui, sans respecter souvent ni la prérogative de l'âge, ni celle de la dignité, veulent que tout genou fléchisse, & que toute langue rende hommage à la hauteur de leur esprit. Attentif à ménager la foiblesse du cœur humain, qui, dans le tems même qu'il a le plus besoin d'être gouverné, ne craint rien tant que de sentir qu'on le gouverne : il appréhende encore plus de deshonorer la Raison, en lui prêtant cet extérieur tyrannique qui ne convient qu'à la Passion: <…>
<…> равно осуждает он надменною гордыню тех непокорных разумов, которые защищают свои мнения, не столь для справедливости, сколь для того, что от них предложены, и кои часто не уважая преимущества, ни лет, ни достоинств, требуют, чтоб преклонялись пред ними все колена, и все уста повиновались бы высоким их дарованиям. Искусно управляющий слабостью сердца человеческаго, (которое ничего столь не страшится, как чуствовать управление себя, в самое то время, когда оное наипаче нужно для него) наивящше остерегается он, чтоб не поругать справедливость облечением ее в тиранства, который [с. 22] приличен единой токмо страсти. <…>
Никогда правосудие не будет принуждено страшиться силы и возвышения его разума. Не убоится, дабы не обратил он против закона оружие, врученное ему от онаго для защищения своего, и чтоб похитил от него власть, коея он хранителем токмо для соделания его владычества.
Чем более просвещенный, тем паче повиновенный судья, желающий соделать себя истинно великим, низлагает все свое величие у престола правосудия.
<…> Mais elle a toujours regardé avec indignation ces Ministres infideles, qui considerent leur Dignité comme un bien qui leur appartient ; qui cherchent à jouir de leur élévation, comme s'ils étoient Juges pour eux mêmes, & non pour la République ; & qui veulent s'approprier une grandeur que la Patrie ne leur prête que pour les rendre esclaves de tous ceux qui réclament leur autorité.
<…> Нет, она всегда с негодованием взирала на тех неверных служителей, кои звание свое почитают благом, им принадлежащим; стараются наслаждаться возвышением своим, как будто б они были судьи собственно для себя, а не для республики, и желают присвоить себе величие, которое отечество дарует им, токмо для порабощения их всем тем, кои требуют от власти их помощи.
Combien voyons-nous de Magistrats se flatter de devenir grands en brigant avec avidité le frivole, le dangereux honneur de vivre avec les Grands! Pour parvenir à cette fausse grandeur, ils arrachent les bornes que la sagesse de nos Peres avoient établies ; ils confondent les limites de deux Professions dont les mœurs sont absolument incompatibles <…>
Колико судей видим мы ласкающихся соделать себя великими чрез алчное снискание суетныя и опасныя чести обращаться с вельможами! Для достижения до сего ложнаго величества разрушают они преграды, постановленные мудростию предков наших; не различают пределы двух знаний, коих нравы совсем не общительны <…>
La simplicité de son cœur, l'égalité de son ame, l'uniformité de sa vie, sont des vertus que sa modestie ne sçauroit cacher. Une douce & majestueuse tranquillité, une autorité visible & reconnoissable l'accompagnent toujours ; sa propre grandeur le trahit, & le livre malgré lui aux louanges qu'il méprise.
Au-dessus de l'admiration des hommes, il n'exige pas même leur reconnoissance. Heureux s'il peut leur cacher le bien qu'il leur fait, & être l'auteur inconnu de la félicité publique !
Простосердечие его, равенство его души, единообразность жизни его суть добродетели, коих не может сокрыть скромность его. Приятное и величественное спокойствие, явная и признаваемая власть повсюду сопутствуют ему. Собственное его величие изменяет его, и против его воли предает похвалам, кои он презирает.
Будучи превыше удивления людскаго, не требует он от них и благодарности. Блажен, когда может сокрыть от них творимое им от него благо, и быть неведомым содетелем общественнаго благоденствия!