§. 6. Cæterum ut lex vim suam in animis eorum, quibus fertur, exserete possit, requiritur cognitio tum legislatoris, tum ipsius legis. Nemo enim obedientiam praestare valebit, si neq; cui parere debeat, neq; ad quod teneatur noverit. Et legislatoris quidem cognitio est facillima. Legum quippe naturalium eundem esse auctorem, qui universi, ex lumine rationis costat. Nec civis ignorare potest, quis in ipsum imperium obtineat. Leges porro naturales quomodo innotescant, paulo post exponetur. Civiles autem leges per promulgatiomem publice & perspicue factam in subjectorum notitiam perveniunt.
6. Но дабы закон действителен, в умах тех человеков, которым полагается, был, надобно ведать тако ЗАКОНОДАВЦА, яко и САМЫЯ ЗАКОНЫ. Никто бо послушания творити возможет, егда кому не подчинен, и к чему обязуется того не ведает. Законодавца убо познать не трудно: а законов естественных тои есть творец, кто и вся сотворил, якоже естественным разумом показуется. И тако гражданин не может не знать, кто над ним власть имеет: законы же естественные како могут познаваемы быти, потом покажем. Гражданские бо законы чрез объявление всенародное, и ясно учиненное, в познание подчиненным приходят: в котором объявлении сии две вещи наблюдать должно.
§. 16. Lex respectu auctoris dividitur in divimam & humamam; illa abs Deo, hæc ab hominibus lata est. Sed si lex consideretur, prout necessariam & universalem congruentiam cum hominibus, vel minus, habet, dividitur in naturalem & positivam. Illa est, quæ cum rationaliac sociali natura hominis ita congruit, ut humano generi honesta & pacifica societas citra eandem constare nequeat. Unde & illa per [p. 28] rationis homini congenitæ lumen, & ex consideratione humanæ naturæ in universum in vestigari & cognosci potest. Hæc est, quæ ex communi conditione humanæ naturæ haut quidquam fuit, sed ab solo legislatoris placito proficiscitur: etsi nec ipsa sua ratione, ac usu, quem certis hominibus, aut eculiari societati generat, carere debeat. Est autem lex diviana alia naturalis, alia positiva. Humana autem omnis, presse accepta, positiva est.
16. Закон по елику надлежит до законодавца, разделяется на БОЖИЙ И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ. Оный от БОГА, сей от человека дается. Но аще закон разсудим, яко потребное и нужное причилие к человеком имеет, или не имеет: делится на ЕСТЕСТВЕННЫЙ и ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ, то есть установленный. ЕСТЕСТВЕННЫЙ есть, который с словесным и ружеским естеством человеческим такое согласуется, что роду человеческому [с. 55] без онаго быти не может. Откуду оный и чрез прирожденный человеку разум, и чрез разсуждение естества человеческго, обще изследоватися и познатися может. Положительный же закон есть, который от общаго состояния естества человеческаго не происходит, но от единаго законодавцева изволения: Хотя и тои своего разсуждения и пожитка, который известным лицам или особливому дружеству приносит, не должен лишатися. ЗАКОН ЖЕ БОЖИЙ ЕСТЬ инный ЕСТЕСТВЕННЫЙ, инный ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ. Человеческий же закон всякий кратко разсуждая, есть ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ.
§. 3. Plurimum quoq; prodest ad verum sensum investigandum, in legibus cum primis, [p. 147] inspicere rationem legis, seu causam & respectum illum, qui ad legem ferendam latorem moverit; in primis ubi constat, unicam eam legis rationem fuisse. De qua hæc regula est: Illa interpretatio legis est sequenda, quæ rationi legis congruit; & contra rejicienda, qua: ab eadem discrepat. Item, cessante ratione legis unica & adæquata, cessat ipsa lex. Verum ubi plures ejusdem legis fuerint rationes, non statim una cessante tota lex cessat, cum reliquæ rationes ad ejus vim sustinendam sufficere possint. Sæpe quoq; sola voluntas legislatoris sufficit, utut ratio legis lateat.
8. Премного такожде помоществует ко взысканию существеннаго [с. 323] сенса или разумения, в законах, разсудить в первых вину закона или причину и решпект той, который подвигнул законодавца ко изданию того закона. И в первых, ижде явно что для самой той единой причины той закон выдан. О чесом таковое есть правило: тому толквованию последовать надлежит, которое согласует с причиною закона, и вопреки тое толкование отметать, которое с причиною несогласно. Такожде когда перестает совершенная и таяжде вина закона, перестает и сам закон. Аще же единаго закона многие суть вины, не абие престающей единой вины, весь закон престает: Понеже оставлшыяся вины еще закон удержать могут. Часто же бывает, что едина воля в том [с. 324] законодавцева довлеет, хотя причины того закона подданные и не ведают.
Il est certain, du moins, que le plus grand talent des chefs est de déguiser leur pouvoir pour le rendre moins odieux, & de conduire l’état si paisiblement qu’il semble n’avoir pas besoin de conducteurs.
Je conclus donc que comme le premier devoir du législateur est de conformer les lois à la volonté générale, la premiere regle de l’économie publique est que l’administration soit conforme aux lois. *C’en sera même assez pour que l’état ne soit pas mal gouverné*, si le legislateur a pourvû comme il le devoit à tout ce qu’exigeoient les lieux, le climat, le sol, les mœurs, le voisinage, & tous les rapports particuliers du peuple qu’il avoit à instituer. Ce n’est pas qu’il ne reste encore une infinité de détails de police & d’économie, abandonnés à la sagesse du gouvernement : mais il a toujours deux regles infaillibles pour se bien conduire dans ces occasions ; l’une est l’esprit de la loi qui doit servir à la décision des cas qu’elle n’a pû prévoir ; l’autre est la volonté générale, source & supplément de toutes les loix, & qui doit toujours être consultée à leur défaut. Comment, me dira-t-on, connoître la volonté générale dans les cas où elle ne s’est point expliquée ? Faudra-t-il assembler toute la nation à chaque évenement imprévû ? Il faudra d’autant moins l’assembler, qu’il n’est pas sûr que sa décision fût l’expression de la volonté générale ; que ce moyen est impraticable dans un grand peuple, & qu’il est rarement nécessaire quand le gouvernement est bien intentionné car les chefs savent assez que la volonté générale est toûjours pour le parti le plus favorable à l’intérét public, c’est-à-dire le plus équitable ; de sorte qu’il ne faut qu’être juste pour s’assurer de suivre la volonté générale. Souvent quand on la choque trop ouvertement, elle se laisse appercevoir malgre le frein terrible de l’autorité publique.
À la Chine, le prince a pour maxime constante de donner le tort à ses officiers dans toutes les altercations qui s’élevent entr’eux & le peuple. Le pain est-il cher dans une province ? l’intendant est mis en prison : se fait-il dans une autre une émeute ? le gouverneur est cassé, & chaque mandarin répond sur sa tête de tout le mal qui arrive dans son département.
[Примечание: выделенный фрагмент опущен переводчиком].
Известно по крайней мере, что наилучший дар начальников, скрывать власть свою, дабы она не столько противна была, и править обществом так тихо, чтобы казалось, будто нет нужды в правителе.
И тако заключаю, как первой долг законодавца соглашать узаконения с волею общею, так первое правило хозяйства народного наблюдать, чтоб все распоряжения согласны были с законами. Довольно в истинную, ежели законодавец по своему долгу снабдил во всем, чего требовало местоположение, воздух, доход, нравы, соседство, и все участные связки в народе, которыя он должен устанавлять. Совсем тем еще безчисленныя мелкости исправления и хозяйства остаются единственно мудрому разсудку правления; но в таких случаях имеет оно два неложныя правила, по которым поступать должно; первое, разум закона долженствующий служить к решению в случаях, которых прежде предвидеть было не возможно. Другое, воля общая, източник и прибавление всех законов, у которой всегда должно в недостатке спрашиваться. Как скажут мне узнать волю общую в таких случаях, где она неизвестна? Не ужли собирать весь народ при всяком нечаянном приключении? Тем [c. 19] меньше надобно его собирать, что нельзя верно положиться, будет ли значить разсуждение его волю общую, что средство сие совсем невозможное в великом народе, да оно и редко нужно, когда правление хорошо вразумляет, и начальники уже ведают, что воля общая всегда с стороны полезнейшей народу, то есть с стороны справедливейшей; так остается только быть справедливу, чтоб верно следовать воле общей. Часто ежели она когда явно тронута бывает, со всею страшною уздою власти народной она оказывается.
В Китае Государь почитает непоколебимым правилом винить начальников в приключающихся замешательствах между их и народом. Недостаток ли в хлебе, в которой области? Воевода сажается в тюрьму. Сделается ли где возмущение? Градоначальник сменяется и всякой правитель отвечает головою своею за всякое нестроение, случившееся в его правительстве.
Les nouveaux Législateurs sur de meilleurs principes, ont augmenté par des representations l’or & l’argent, parce qu’il leur a encore paru insuffisant à la quantité de gages necessaires pour les besoins & la rapidité des échanges ; <…> & cette Politique plus sage, soutient depuis plusieurs siécles la liberté des Etats qui s’en sont servis, & y entretient la force & l’abondance.
Новые законодатели умножали золото и серебро ещё и изображениями; потому что они думали, что золото и серебро само собою было недовольно к великому числу платежей, даемых за надобности, и неспособно для скорости обменов. <…> И сия разумная политика через многие уже века сохраняет вольность тех государств, которые оною пользовались, также подкрепляет их силу и изобилие.
Les Lacédémoniens avoient aussi bâti un temple à Lycurge leur législateur, comme à un dieu <…>.
Лакедемоняне соорудили также храм и своему законодателю Ликургу, так как богу.
<…> transmettons à la postérité la mémoire de ses lois, le plus bel éloge qu’on puisse faire de son législateur.
On ne considere ordinairement Lycurgue que comme le fondateur d’un état purement militaire, & le peuple de Sparte, que comme un peuple qui ne savoit qu’obéir, souffrir, & mourir. Peut-être faudroit-il voir dans Lycurgue celui de tous les philosophes qui a le mieux connu la nature humaine, celui, sur-tout, qui a le mieux vu jusqu’à quel point les lois, l’éducation, la société, pouvoient changer l’homme, & comment on pouvoit le rendre heureux en lui donnant des habitudes qui semblent opposées à son instinct & à sa nature.
<…> предадим потомству и их законы, яко самую лучшую похвалу их законодателей. Обыкновенно Ликурга почитают основателем государства единственно военного, а спартанский народ таким народом, который умел только повиноваться, терпеть, и умирать. Но надлежало может быть видеть в Ликурге и такого человека, который наилучше проникнул в естество человеческое; а наипаче, который лучше всех дознал, до какого степени закон, возпитание, общежительство могут переменить человека, и каким образом можно сделать его благополучным, вкоренением в него таких навыков, которые кажутся совсем противными его склонностям и его природе.
Lycurgue, fort différent de tant de médiocres législateurs,
<…> il voulut former des corps capables de soutenir les mœurs fortes qu’il vouloit donner ; c’étoit à l’éducation à inspirer & à conserver ces mœurs, elle fut ôtée aux peres, & confiée à l’état ; un magistrat présidoit à l’éducation générale, & il avoit sous lui des hommes connus par leur sagesse & par leur vertu.
Ликург, будучи совсем отменен от других незнатных законодателей <…> старался и тела их устроить так, чтоб они могли питать в себе суровый нрав, который он вложить в них хотел. Но как вперять и питать в них сии нравы есть дело возпитания; то оно отнято было у родителей и вверено государству. Один начальник смотрел за сим всеобщим возпитанием, и имел в своем ведомстве других людей известнаго благоразумения и добродетели.
Le gouvernement & les mœurs de Sparte se sont corrompus, parce que toute espece de gouvernement ne peut avoir qu’un tems, & doit nécessairement se détruire par des circonstances que les législateurs n’ont pu prévoir <…>.
Правительство и нравы спартанские испортились: ибо никакое правительство не может избежать сей судьбины, и оно неотменно должно разрушиться от тех обстоятельств, которых законодатели предусмотреть не могли.
Les premiers législateurs de la Grece ne proposerent pas à ses peuples des doctrines abstraites & seches ; des esprits hébétés ne s’en seroient point occupés <…>.
Первые Греческие законодатели не предлагали своим народам никаких умозрительных и сухих наук: тупые их разумы не захотели бы за них [c. 4] и приняться.
Pour moi, je suis de l’avis de ceux qui ne voyent dans cet ancien législateur de la Grece, qu’un bienfaiteur de ses habitans sauvages qu’il tira de la barbarie dans laquelle ils étoient plongés <…>.
Чтож касается до меня, то я последую мнению тех, которые в сем древнем Греческом законодателе ничего больше не находят, кроме благодетеля тамошних диких жителей, который извлек их из того варварства, в коем они были погружены <…>.
Rhadamante, celui qui mérita par son intégrité la fonction de juge aux enfers, fut un des législateurs de la Crete.
Радимант, заслуживший своим правосудием чин судии в аде, был из числа законодателей Критских <…>.
One of the greatest advantages of our English law is, that not only the crimes themselves which it punishes, but also the penalties which it inflicts, are ascertained and notorious; nothing is left to arbitrary discretion: the king by his judges dispenses what the law has previously ordained, but is not himself the legislator. How much therefore is it to be regretted that a set of men, whose bravery has so often preserved the liberties of their country, should be reduced to a state of servitude in the midst of a nation of freemen!
Великое по истинне Аглинского нашего закона преимущество в том заключается, что в нем не токмо пороки, но и следующие по оным наказания точно определены и ограничены, и ничего на произволение Судейское не оставлено. Имеющий исполнительную власть Король, по представлению своих Судей, хотя и может [с. 200] смягчать казни, предписанные в законе; но при всем том он не есть законодатель сам. При таких выгодах нашего закона, и посреди всеобщей и всенародной вольности, не должны ли представляться жалостными такие люди, кои жертвуя жизнию за соблюдение вольности всенародной сами подвержены всегдашнему порабощению военного устава!
Ce prince mérita le titre de législateur. Il établit solidement le droit d’appel aux justices royales, & ce fut un des meilleurs expédiens pour affoiblir l’extrême autorité des seigneurs. Il défendit absolument les guerres privées, que l’anarchie féodale avoit rendues légitimes. Il substitua les preuves juridiques au duel. Mais les désordres triomphèrent encore longtemps de la législation <…>.
Сей государь заслуживает быть назван законодателем; ибо учредил он постоянное право для отзыву в королевские суды, что и было самым лучшим средством к ослаблению чрезвычайной силы вельмож. Он запретил точным образом тайные войны, которые во время поместного безначалия почитались за законные; а вместо поединка приказал ведаться судом. Но [c. 274] над сим его узаконением закоренившиеся беспорядки будут еще торжествовать долгое время <…>.
Ce prince, si redoutable aux Maures, donna un code à ses sujets, pour fixer la jurisprudence trop incertaine. Saint Ferdinand fut aussi législateur. Il établit le conseil royal de Castille ; il commença le corps de lois appelé las partidas, auquel Alphonse X, surnommé le Sage, son successeur, mit la dernière main.
Сей государь столь страшной Маврам издал подданным своим закон к решению весьма сомнительных дел, да и святой Фердинанд был также законодатель; ибо учредил он королевский совет в Кастилии, и начал делать собрание законов, называемое лас партидас, которые наследник его Альфонз X, прозванный благоразумным, окончил.
Die Gesetze müssen daher das vollenden, wozu jenes den Grund gelegt hat. Die Gesetze beziehen sich auf die besonderen Gegenstande, werden die Richtschnur der Handlungen: und im den Willen das Uebergewicht aif diejenige Seite zu geben, auf welche es der Gesetzgeber verlanget; so verbindet er mit jeder schädlichen Handlung eine solche unausbleibliche Folge, welche stark genug ist, durch die Vorstellung des angedrohten Uebels, von der Uebertretung abzuhalten. Diese Folge heißt die Strafe.
Того ради законы долженствуют то совершить, к чему внимательность основание положила. Сии законы относятся к особенным предметам, соделываются правилом действий, и дабы воле дать перевес на ту сторону, на которую желает законодатель, то сопрягает он с каждым вредным действием такое неминуемое следствие, которое довольно сильно, представлением угрожающаго зла удержать от преступления. Сие следствие называется наказание.
Wenn also ein Gesetz den Umstanden nicht mehr angemessen ist; so erfodert die Klugheit des Gesetzgebers, dasselbe nicht abkomme zu lassen, sondern aufzuheben.
И так когда закон не соответствует более обстоятельствам; то благоразумие законодателя требует, не допустив оному быть другим кем отрешенным его уничтожить.
Der Gesetzgeber redet öffentlich, und ausdrücklich zu dem Burger durch das Gesetz: wie also kann dagegen eine Vermuthung stattfinden? So lange das Gesetz nicht widerrufen ist, spricht der Regent immer laut: ich will: ist es erlaubt gegen diese Worte zu vermuthen: das er nicht wolle?
Законодатель говорит гражданину чрез закон явно и выразительно: то как может иметь тут место загадка? Пока закон не отменен, то Государь громко изрекает: я хочу: позволительно ли против сих слов догадываться: что он не хочет?
Разсуждая о Едуарде как о воине, о законодателе, монархе, и как о частном человеке, видим, что он из всех Аглинских государей был величайший.
<...> de faire pour l’utilité des hommes tout ce que demande la condition de Législateur et de Roi <...>.
<…> все то делать для пользы человеков, чего от тебя требует состояние Законодателя и Государя.