Ирой

Au reste, le politique établit ici un axiome très judicieux, savoir que se laisser pénétrer par autrui, et céder le droit d’en être absolument gouverné , c’est à peu près la même chose. Cette pénétration, bien mise en œuvre, est une voie presque sûre pour changer en quelque sorte la face des conditions dans le monde ; pour qu’un supérieur, quel qu’il soit, n’en ait plus que le fantôme et le nom, et que l’inférieur se substitue à toute l’autorité. Mais si l’homme qui en a compris un autre est en état de le dominer, l’homme aussi que personne ne peut approfondir reste toujours comme dans une région inaccessible à la dépendance.

Ce fut en cet art de fournir toujours à l’attente publique, qu’excella le premier Roi du nouveau monde, le dernier Roi d’Arragon, & le Monarque le plus accompli de tous ses prédecesseurs, Ferdinand le Catholique. Il occupa sans cesse l’admiration de l’Europe, & il l’occupa bien plus par un prudent emploi de ses rares qualités, dont les effets glorieux se succedoient les uns aux autres ; que par tant de lauriers qui ceignaient son front. Sa politique superieure à celle des Princes ses rivaux, le fut encore plus en ce point, qu’il en sçut dérober les ressorts aux yeux de tout le monde, aux yeux de ceux qui l’approchoient, qui le touchoient meme de plus près: la Reine Isabelle son illustre compagne, les ignora, quoique passionnément aimée de Ferdinand, les Courtisans de ce monarque les ignorerent, quoique tousjours appliquez à les épier, à les démesler, à les deviner. Tous les soins de ces politiques curieux n’étoient que des coups en l’air: le Prince ne leur fut jamais connu que par les évenements successifs, dont le nouvel éclat les surprenoit de plus en plus. 

В искусстве же обнадеживать публику всегдашним ожиданием отменных от себя дел наиболе прославился Фердинанд Католик, первой государь новаго света, последний Аррагонской король и монарх, превозшедший благоразумным правлением всех своих предшественников. Он обращал на себя удивление всей Европы, и занимал ее более благоразумным употреблением редких своих качеств, коих знаменитыя действия следовали безпрерывно одни за другими, нежели множеством лавр, украшавших его голову. Политика его, превосходящая всякую современных ему государей, была тем достопамятнее, что он умел скрывать все действующия ею пружины от глаз целаго света, от глаз своих придворных, и от всех весьма приближенных к нему людей. Самая королева Изабелла, светлейшая его супруга, хотя впрочем и страстно любимая Фердинандом, не знала однакож ничего о его намерениях. Придворные сего Монарха сколько ни старались испытывать и изведывать его предприятия, но все их покушения и все пронырства оставались до того тщетными, что знали они своего государя только по одним последствиям его деяний, коих новая громкость и новая слава приводила их в величайшее удивление.

Combien d’ambitieux sans mérite cherchent les penchants du prince, afin de les servir, et de s’avancer eux-mêmes aux dépens de la vertu ! Que le souverain doit être circonspect ! Qu’il doit être sur ses gardes pour tromper l’oisiveté dangereuse des premiers, et la vigilance intéressée des seconds. Personne peut-être ne fut plus habile à se dissimuler de la manière dont je l’entends qu’Isabelle de Castille, cette Amazone catholique.

Сколько находится в Царских чертогах праздных людей! сколько там славолюбивых и неимущих никаких достоинств, кроме тех, что желают они овладеть склонностьми своего Государя; и стараются себя возвысить к предосуждению прямой добродетели всех! Останутся ли они в покое, приметя в муже отменном от них недостатки? Пощадят ли они его в злословии Государю своему? А Государь сколькоб осмотрителен и осторожен ни был, остережется ли от опасных и хитрых злословов, и предохранит ли себя от пронырливых и привязанных ко всяким страстям своих служителей?

Между тем никто в свете не умел так искусно притворяться, и такие хитрые делать в политике обороты, как Изабелла Кастильская Королева.

Un empereur des Turcs se donnait quelquefois le plaisir, et à toute sa cour, de se montrer sur un balcon. Il s’y promenait un jour, avec une espèce de billet à la main qu’il lisait, ou qu’il faisait semblant de lire : le vent emporta le billet qu’il tenait nonchalamment, et qu’il laissa peut-être tomber exprès, pour se divertir de ce qui en arriverait. Aussitôt les pages attentifs à considérer leur maître, ayant vu le billet qui voltigeait au gré du vent, firent à l’envi mille efforts pour l’attraper, et pour plaire à Sa Hautesse. 

Некоторой Турецкой Император, желая некогда повеселиться со всем своим Двором, взошел на балкон, и прохаживаясь по оному, держал в руках своих письмо, которое он читал, или по крайней мере притворялся оное читающим. Но как он не крепко держал его в руках, то бумага, может быть и умышленно из рук пущенная, опустилась на землю. В ту же минуту полетели на низ не дремлющие и готовые к услугам своего Государя Пажи. 

L’Histoire languit et tombe des mains au lecteur endormi, si le récit de leurs exploits ne la relève : leurs malheurs mêmes sont le fonds et l’âme de la poésie la plus sublime. Et d’où vient cela ? C’est que les hauts faits de ces illustres heureux ou malheureux dans la guerre sont comme de grands traits dont tous les esprits peuvent être également frappés. Je n’ai garde pourtant de vouloir que la guerre soit préférable à la paix ; à moins que ce ne fût une paix honteuse et préjudiciable. Je m’imagine seulement que les qualités guerrières ont plus d’éclat, plus de lustre et plus de réputation que les autres. Quoi qu’il en soit, dans toutes les professions nobles de la vie, pour oser se promettre une approbation générale, il faut consulter et suivre le sentiment unanime.

История была бы скучна и неприятна, да и падала бы из рук дремлющаго читателя, естьли бы повествования о великих иройских подвигах ее не оживляли; даже и самыя злополучия и нещастия Ироев служат основанием и душею для превосходнейшаго стихотворства. От чегож все сие происходит? От того, что великия дела сих преславных в войнах щастливцов или нещастливцов подобно сильным громовым ударам поражают и трогают всякаго человека. Однакож я ни мало на то несогласен, чтобы война могла быть предпочтительнее миру, разве в том случае, когда мир будет поносной и предосудительной. И в сем-то смысле и упоминаю я здесь о военных достоинствах, так как о таких, кои суть блистательнее, славнее и громче всех прочих; но между тем можно и во всяком благородном звании приобресть себе народную похвалу, а особливо ежели кто следует и применяется к общему чувствованию и ко всеобщим мыслям людей. 

Le penchant rend tout praticable : il facilite ce que le prince le plus despotique, et même le plus aimé, n’obtiendrait pas de ses sujets. Je suppose, pour un moment, qu’un prince, tel que je le dépeins, veuille assigner à ses peuples leur vacation particulière, et qu’il dise à celui-ci : soyez laboureur ; à celui-là : soyez matelot, et ainsi des autres. 

Склонность творит все приступным и возможным даже и то, чего и самый деспотический, или и любимый от подданных своих государь от них получить и из них сделать не в силах; на пример представим себе монарха с таковыми свойствами, о каковых я теперь говорил, то есть самовластнаго, да пускай будет он притом же милостив и человеколюбив; пускай будет отец и надежда своего народа, однако и при таких добрых свойствах естьли вздумает распределить должности подданным своим по своему разсуждению, и судя по наружности о способностях их, и скажет иному из них: ты будь земледельцем, а другому, ты будь художником, и так далее: верно не удастся ему улучить чрез то им желаемое.

[Примечание: переводчик неточен – в соответствующем фрагменте оригинала речь идет о матросе, а не о художнике].  

Entre mille exemples de ces retours, qui de l’abîme de l’adversité relèvent au faîte de la prospérité, je n’en citerai qu’un seul. Abul-Moro, frère d’un roi de Grenade, avait été arrêté comme prisonnier d’État par l’ordre de son souverain. Cet illustre prisonnier, pour donner le change à la triste pensée de sa captivité, se mit à jouer aux échecs avec quelqu’un de ses gardes. Dans le temps qu’il jouait, un courrier, qui apportait l’arrêt de sa mort, arriva. Abdul demanda au commissaire deux heures de vie seulement ; celui-ci trouva que c’était trop, et ne lui accorda que le temps de finir sa partie d’échecs déjà bien avancée. Cette courte suspension fut suffisante pour que la fortune allât du noir au blanc en faveur d’Abdul : avant que sa partie fût achevée, il arriva un second courtier, lequel lui apportait, et la nouvelle de la mort imprévue de son frère, et les vœux detout le royaume, qui l’appelait à la succession, et l’avait déjà proclamé légitime héritier. Ainsi Abdul fut, en un même jour, arraché aux mains infâmes d’un bourreau et mis sur le trône. 

Я приведу здесь только один тому пример: Абул-Маро, брат одного Гренадскаго Короля, был взят по приказу своего Государя под караул, и посажен, как государственной преступник, в народную тюрьму. Сей знатной невольник, желая сколько нибудь разогнать свою скуку, пригласил одного из караульных играть с собою в шахматы.
Во время продолжавшейся игры прискакал от Двора нарочный курьер с объявлением Королевскому брату смертной казни. Абул просил от чиновника, коему было препоручено исполнение сего дела, на два часа сроку; но сей поставляя такое время весьма долгим, дозволил ему наслаждаться жизнию только до тех пор, пока он окончит свою игру, которая была уже до половины разыграна. Но сия короткая отсрочка преобразила Абулову участь из мрачнаго ея вида в самый блистательный. Ибо Королевский брат не успел еще окончить свою игру, как сверьх чаяния прибыл к нему другой курьер с донесением о скоропостижной смерти Короля брата его, объявляя притом, что он по всеобщему государственных чинов желанию избран преемником престола, и уже провозглашен законным наследником умершаго Государя. Таким образом Абул был в один день изторгнут из палачовых рук, и возведен на знаменитый престол своих предков.

Le héros qui connut & employa peut-estre mieux les moyens de se faire aimer des peuples, ce fut le fameux Duc de Guise; que sa naissance, son merite, & la faveur de son Roy éleverent à un haut rang; mais à qui un rival plus puissant que lui fut opposé. Le Roy dont je parle estoit Henri III. nom fatal aux souverains en plusieurs Monarchies de l’Europe. 

Из всех великих людей, умевших наиболее понравиться народу, и быть от онаго любимым, был самый искуснейший, как мне кажется, славный оный герцог де Гиз, коего природа, заслуги и особливая к нему государева милость, хотя и возвели на высочайшую степень достоинств, но притом противопоставили ему сильнейшаго в свете соперника. Сей же соперник был Генрих Третий, коего именем назывались многие в державах Европейских государи <…>. 

Les esprits attentifs & profonds dans la connoissance des hommes, observent, que sans l’art de la persuasion, & sans le secours de l’autorité d’un rang supérieur, il se trouve en certaines personnes, un fond d’ascendant, une force secrete d’empire sur les autres, une souveraineté naturelle qui impose, je ne sçais quelle assurance qui attire du respect, & qui se fait obéir. 

Внимательные и глубокие умы, упражняющиеся в разбирательстве и познании качеств человечества, давно уже приметили, что в некоторых особах, не имеющих проворства уговорчивости, ни особенной власти, сопряженной с знаменитыми чинами, находится некое впечатленное к владычеству над другими расположение, и природная некая к повелительству способность, вперяющая в других не знаю какую-то к ним преданность, и вынуждающая от всех безпосредственно почтение и к себе покорность. 

Oui, si ce don de la nature est accompagné d’une grande intelligence, c’en est assez, et l’on a tout ce qu’il faut pour gouverner avec gloire le plus vaste État. Aussi, l’ascendant naturel doit-il être la qualité de ceux en particulier que leur naissance met sur le trône. Ferdinand Alvarès de Tolède était plus maître des troupes par cet ascendant que s’il eût été le souverain sans l’avoir. 

Но ежели с сим даром природы будет еще соединен великий ум, то в таком случае можно уже прямо сказать, что человек, обладающий сими качествами, имеет все те способности, которыя требуются для управления обширнейшаго в свете государства, и кои нужны для исполнения высокаго и важнаго в свете. Почему и должно быть природное сие превосходство главнейшим качеством тех особ, которые по высокому своему поколению определены со временем восходить на престол знаменитых своих предков. Фердинанд Алварец де Толедо, помоществуем сим природным превосходством, сделался над войском, состоявшим под его командою, столь самовластным, что едва ли быть может таковым без сего качества и самодержавнейший Государь над своим народом, то есть, что самые его подданные не могут оказывать ему столько добровольнаго послушания, сколько оказывали онаго Алварецу его только что подкомандные.

L’Espagne doit aisément reconnaître ici Philippe IV qui nous représente en sa personne les perfections partagées en tant d’autres : ce modèle sur lequel il faut se former pour être un monarque parfait, ce prince heureux dans ses entreprises, héros dans la guerre, sage et réglé dans ses mœurs, solide et fort dans sa foi, aimable dans ses manières, accessible au dernier de ses sujets; en un mot, grand homme en tout. 

Испания предлагает нам оной в Филиппе IV, заключающем в одной особе своей столько добрых качеств и совершенств, что едва ли можно оныя найти раздельно и во многих Государях. Он может служить образцом для всякаго Монарха, желающаго быть совершенным правителем своего государства. Ибо Филипп, будучи щастлив во всех своих предприятиях, показывался храбрым на войне, мудрым и добропорядочным в поведении, твердым и непоколебимым в вере, любезным в обхождении, ласковым к последнему из подданных своих; одним словом, он был во всем велик и совершен.

La mesme destinée arrive aux Monarchies entieres, lesquelles tombent dans le decry; lorsque le vice y prend la place de la vertu. Une Nation florissante & distinguée, tandis que la foy y règne, se rend l’horreur des autres Nations, en se livrant aux crimes estranges, que luy inspire son changement de religion. La fureur brutale de Rodrigue, bouleverse l’un des plus beaux Royaumes du monde, que la pieté de Pélage, & le zele de Ferdinand relevent après cela, de sa décadence honteuse. La grandeur de la Maison d’Autriche, s’est etablie sur la Religion & sur la bravoure de ses premiers fondateurs ; & cette grandeur subsistera, tant que ces deux fondements subsisteront. 

Такаяж участь постигает иногда и целыя государства, когда оне приходят в безславие, по причине усилившихся в них пороков и развратностей. Цветущая и славящаяся силою своею нация наводит страх соседним народам до тех только пор, пока в ней ревностно соблюдается религия и благочестие; когда же она начнет предаваться развращению, а народ пустится в роскоши и пороки, тогда неминуемо должен обезсилеть и сделаться добычею храбрых и сильных соседей. Зверское Родригово бешенство не разстроило ли самое лучшее и самое благоучрежденное в свете государство, так что естьлиб благочестие Пелагия и горячность к вере Фердинанда не послужили к возстановлению онаго, то едва ли бы когда нибудь пришло оно опять в цветущее свое состояние. Величество Австрийскаго дома конечно утверждено на незыблемых началах веры и храбрости, которую показывали в себе первые его основатели, и сие величество без сомнения пребудет непоколебимым до тех пор, пока помянутыя два основания, поддерживающия силу и могущество сего великаго государства, не будут потрясены и разрушены развратностию нравов народных.