Наука щастливым быть, переведена с немецкаго на российской язык Сергеем Волчковым

Es fehlet einem sinnreichen und fleißigen jungen Menschen selten, daß er nicht von einem tugendhafften und glücklichen Leben begleitet werden solte: Ihr tretet nunmehro hinein auff einen öffentlichen Schauplatz, alwo jeder sterblicher seine Person vorstellet; was die eurige seyn möchte, weiß ich nicht, sie sey aber was sie wolle, entweder eines Fürsten, oder eines Bettlers, so müsset ihr Sorge tragen, damit ihr die Stelle, welche euch die göttliche Providentz zugeeignet hat, mit guter Manier verwaltet.

Мало таких примеров видано, что бы умной и прилежной молодой человек не в добродетелях и не в щастии жизнь свою провождал. Вы ныне всходите на то публичное место, где всякой, смерти подлежащей человек, персону свою представляет. Какая ваша персона, о том я не знаю, и мне до того дела нет. Но хотяб она была княжеская, шляхетская, или простова человека; [c. 2] только вы определенное себе от Бога дело рачительно делать, а от Государя положенную на вас должность со всякою ревностию и добрым порядком исправлять должны.

Es überreichete einer Heinrich dem Grossen, Könige in Franckreich, ein Anagramma auff dessen Nahmen, (Borbonius) welches lautete: Bonus Orbi, Orbus Boni. Der König fragte ihn, was dieses hiesse? Worauff jener antwortete, daß, als Se. Majestät ein [S. 8] Hugonot, Sie Bonus Orbi gewesen; nachdem Sie aber Catholisch worden, wären Sie Orbus Boni.

Славному Королю Францусскому Генрику четвертому, по прозванию Великому, поднес некто анаграмму на Королевское имя Бурбон. Король сего подавателя спросил: что такое ты мне подносишь? Я имею честь подать анаграмму на имя Вашего Величества. А о чем эта анаграмма? Она ваши Королевския добродетели хвалит, а особливо то прославляет, что Ваше Величество, оставя Реформатской закон, Католическую веру принять изволили.

Vor ungefehr hundert und achtzig Jahren war Griechisch und die schwartze Kunst bey dem gemeinen Volcke einerley; Und es war nicht allein ärgerlich, sondern auch gefährlich gelehrt zu seyn.

Тому еще и двух сот лет не будет, как *Латинской язык* у подлаго народа за ересь почитался; и в те времена ученому человеку жить весьма было трудно и опасно.

* * В оригинале – греческий язык.

Nechst eurer Schuldigkeit gegen Gott, rathe ich euch, daß ihr euren König getreu seyn möget: Verkauffet niemahls Ehre umb Verrätherey. 

Eine sichere und glückliche Unterthänigkeit ist höher zu schätzen, als eine gefährliche und auffrührische Freyheit. Herrschaft ist der Freyheit gröste Sicherheit, denn gleichwie der Unterthanen Gehorsamb der Fürsten Stärcke, also ist derselbe ihre eigene Sicherheit.

Dannenhero entkräfften die, so die höchste Gewalt schwächen, ihre eigene Sicherheit. Gestattet niemahls, daß die Würde ihrer Person beflecket werde; denn die kräfftigste Art des Ungehorsambs ist diese, daß erstlich der Ruhm ihrer Person beschmitzet, und darauff ihre Macht übern Hauffen geworffen wird.       

Gleichwie Auffruhr ein Unkraut von geschwinden Wachsthumb ist, also verwelcket es auch eben so plötzlich; Und der Knotte, welcher in Verrätherey geknüpffet ist, wird durch Argwohn leicht wieder zertrennet. 

После должности к Богу, дружески я тебе советую, что бы ты природному своему Государю верен был. 

[C. 12] Чести на измену никогда и ни для чего не меняй. 

Безопасное и щастливое подданство, лучше всякой страшной и возмутительной вольности. Власть, наибольшая безопасность свободе; ибо как повиновение подданных, главная сила владетеля: так в томже самом послушании, единая сила и безопасность всех подданных состоит. По сему те люди собственную безопасность с благополучием вредят, которые высочайшую власть умаляют. Не только не позволяй, но при случае и живота своего за сие не пощади, чтоб всевысочайшее достоинство Государя твоего не повреждено, а верховная честь священной его персоны, ни от кого и никаким образом не оскорблена была. Главная сила непокоривости в том состоит, чтоб сперьва славе Монаршей персоны ущерб нанести, а потом бы, ежели можно, и силу его опровергнуть; за что последнюю каплю крови своей пролей. Как возмущение скоро родится и ростет: [С.13] так с равною скоростию вянет, сохнет, и исчезает.

Alle verrätherische Leute möchten dieses bedencken, daß wenn diejenigen, von denen sie gebrauchet worden, ihr gottloses Vorhaben zu Wercke gerichtet, sie entweder die Werckzeuge, als unnütze, verächtlich halten, oder [S. 24] als gefährlich gar aus dem Wege räumen werden.

Все изменники и бунтовщики только бы сие подумали, что ежели употребляющие их на крайнее зло, беззаконное и безсовестное свое намерение получат; то они же их, как непотребное орудие своей злости, совершенно презрят, или уже поскоряй на тот свет отправят.

Und der Ausgang hat uns gelehret, daß die Unterthanen, nachdem sie die ungereimte und unziemende Dinge wahrgenommen, welche aus ihren eignen Verfahren entstanden, diejenige Gewalt, so sie durch ihren Auffruhr an sich gebracht, damit aber nicht umbzugehen gewust, ihren rechten Besitzer wiedergeben müssen, ehe sie ihnen zum Untergang gereichet; denn eine unumschränckte Freyheit reibet sich selbst auff.

Ihr müsset auch dieses wissen, daß die Endabsichten des gemeinen Volcks, wenn sie unter auffrührischer Freyheit verborgen liegen, von dem Zweck Souverainer Printzen weit unterschieden sind. 

Dem menschlichen Geschlecht ist hoch und viel daran gelegen, daß es dasjenige unterstütze, so desselben eigne Sicherheit angehet, und solche Künste zernichte, wodurch über seinen Untergang gerathschlaget wird. 

Euren Fürsten untherthänig seyn, ist eure Schuldigkeit, und auff seine Güthe ein gutes Vertrauen setzen, wird eurer Klugheit gemäß seyn.

Ein Fürst thue was er wolle, so ist davor zu halten, daß es aus erheblichen Ursachen [S.26] geschehen; wenn er etwas befiehlet, so ist jedermann verbunden zu glauben, daß er es zu befehlen guten Fug und Recht habe: Seine Handlungen sind offenbahr, aber seine Gedanken sind verborgen: Es ist unsere Schuldigkeit das eine zuertragen, und wieder das andere nicht zu murren: Denn der Könige Bücher sind mit dunckeln Zeichen geschrieben, welche wenig Leute aufflösen können, und ihre Verrichtungen sind tieffen Flüssen gleich, wovon wir zwar den Lauff des Strohms sehen, die Quelle aber oder den Grund davon nicht wissen.

Самая практика не однократно уже показала, как подданные начавши Богу противныя и опасныя дела увидели, [С. 15] что им в безумных своих начинаниях устоять, а возмущением похищенной власти удержать и править невозможно; то принуждены были оную законному и от Бога поставленному своему владетелю назад отдать: ведая, что тело без головы стоять не может, а неопределенная вольность сама себя съедает. Ведай себе, что в неспокойстве тлящиеся замыслы подлаго народа, от намерения самовластных Государей так различны, как песок от золота; а далеки, как земля от неба. Сие роду человеческому нужняе всего, дабы то всеми силами содержать и подкреплять, что до собственной его безопасности касается; а все те хитрости разрушать, которыми на его падение умышляют. Верным подданным Государю своему быть, то твоя должность: а на милость его уповать, в том особливая мудрость состоит. Что бы Монарх ни делал; то надобно думать, что он сие для важных причин делает. Чтоб [c. 16] Государь ни приказал, о том всякому должно верить, что владетель справедливо и законно повелевает. Дела повелителя явны, а мысли его весьма тайны. То наша должность, чтоб Монаршей воли повиноваться; а на дела его отнюдь не роптать. Царския книги такими темными литерами писаны, что немногие их читать могут: а дела их подобны глубокой реке. Всяк на реку и на быстрое течение оныя смотрит; а дна у реки никто не видит, и глубины ея знать не может.

Der Fürsten Befehl darff nicht disputiret, sondern es muß demselben Folge geleistet werden; untersuchet nicht, was anbefohlen, sondern beobachtet es, weil es anbefohlen worden.

Lasset euch keinen Vorwandt des Gewissens seinen Befehlen ungehorsam machen; denn der Gehorsamb gegen euren Fürsten ist ein Theil eurer Schuldigkeit gegen Gott.

Монаршу повелению не спорь, но со смиренным послушанием повинуйся. Не спрашивай: что, и в какой силе приказано? Да то делай, что велят. 

В повиновении указам и повелению Монарха своего нималаго сумнительства, и зазрения в совести своей не имей. Кто Богу повинуется, тот Монарха своего слушает. А кто Государю непокорив, тот Божию повелению противится.

Ein getreuer Unterthan wird (wie ein guter Soldat) als eine Mauer stehen; Wunden empfangen; durch seine Narben Ruhm erlangen; und im Tode selbst seinen Herrn loben, vor den er fället; auch diesen göttlichen Befehl allezeit in seinem Munde führen: Fürchte Gott, und ehre den König. 

Seyd eingedenck, daß die Könige lange Hände haben, sie ergreiffen von weiten, und ihre Schläge, wenn sie treffen, sind gefährlich.

Верной подданной, равно с добрым салдатом, так крепко должен стоять, как стена. Не только нужду терпеть, но и раны принимать готов. Он и при самой своей смерти Государя своего хвалить станет, за котораго умирает; а притом сие Божие слово, до последняго издыхания во устах своих иметь будет: [c. 18] Бога бойся, Царя чти. 

Помни, что у Монархов руки долги. Владетели далеко достают. Удары их не только страшны, но и смертельны. Божиим помазанным не прикасайся.

Gehet lieber mit Leuten umb, die über, als mit solchen, die unter euch sind; Denn Gold, wenn es mit Silber in eine Tasche gestecket wird, verliehret so wohl von seiner Farbe als Gewicht.

Sehet euch aber wohl vor, daß ihr euch nicht mit grossen Leuten behänget, so verwegen worden sind, deren Fall ihre klügste Creaturen zu Grunde gerichtet hat.

Лутче с таким людьми обходись, которые выше, а не ниже тебя; для того что золото не только знатную часть свету, но и тягости своей много теряет, ежели с медью или с оловом в одном мешке полежит. 

Только прилежно смотри и берегись, что бы ты к таким вельможам не прилепился, которые [С. 21] выше меры отважны и безстрашны стали. Таких падение, и самых остроумнейших любимцов их погубляет.

Seyd nicht gar zu gemein mit vornehmern, aus Furcht der Gefahr, noch mit geringeren, denn es stehet nicht wohl; viel weniger aber mit dem gemeinen Mann, welchen die Unwißenheit dermassen unverschämt machet, daß er, als unempfindlich der Ehre, so man ihm erweiset, sich einbildet, sie komme ihm von Rechtswegen zu.

С знатными не очень откровенен будь, для страху; с равными тебе безмерной искренности не употребляй, для непотеряния почтения к самому себе; а с подлыми, для убежания публичнаго безславия: ибо подлой человек груб и невежа, а притом чести не зная, тотчас с  тобою брататься станет.

Das gemeine Volck ist eben so hitzig in seinen Gemüths-Neigungen, als wütend es ist in seinen Aufführungen: Nechst einer guten Meynung sind Höfflichkeit und Großmüthigkeit [S.35] die vornehmsten Stücke, so desselben Liebe zu wege bringen. Als Agesilaus gefraget wurde, wie man den Menschen Liebe erlangen könte, antwortete er: Wenn man das beste redete und thäte, was ihnen zuträglich wäre. 

Каков бешен подлой народ в поступках, таков горяч и во нраве. Агезилая спросили: Чем можно у народа в любовь притти? Тем: отвечал сей Король, чтоб лутчее говорить, а делать то, что [с. 27] всему народу полезно.

Nichts erbauet und zieret einen Menschen mehr, als der Umbgang mit weisen Leuten; [S. 39] der Mensch wird wild gebohren, und von dem Zustande der Bestien bloß durch die Übung befreyet. 

Damit ihr euch vollkommen machen möget, so gehet mit den tugendhafftesten und vortrefflichsten Leuten umb; wenn ihr aber vollkommen seyd, so haltet euch zu geringern; denn die andern verfinstern den Glantz eurer Tugend: Die Vollkommensten werden allemahl die Oberstelle haben; und falls ihr ja etwas von dem Ruhm erlanget, so ist es, was jene nicht gemocht haben: Es ist keine Klugheit, wenn ihr andern Ehre erweiset, und euer eignes Ansehen dabey zusetzet. 

Es befördert die Glückseeligkeit nicht wenig, wenn man in dem Umgange mit weisen und vortrefflichen Leuten seine Ergötzung findet; wo solches nicht zu erlangen, ist es am besten, daß man gar keine Compagnie halte.

Ничто человека к совершенству больше не приводит, как обхождение с умными людьми. Человек суров родится, а от зверской дикости одною только наукою и обхождением свобождается; а чтоб и самому тебе совершенным зделаться, то с знатнейшими и с добродетельнейшими обходись; а когда уже совершенным зделаешься, в те поры и простых людей держись; для того что вышшие и знатнейшие тебя и со всем твоим светом затмят. Знатнейшия персоны всегда и везде первыя места возмут, а тебе уже разве то дадут, чего сами не хотят. Только сия мудрость очень плоха, ежели кто потерянием собственной чести другим почтение отдает. Человеку не мало благополучия от того прибавляется, ежели он в обхождении с разумными и знатными людьми, веселие и удовольство себе находит.

Wer einem andern ein Geheimnüß anvertrauet, machet sich selbst zum Sclaven: Aber bey grossen Leuten ist es ein Zwang, der nicht lange dauren kan; Denn die Leute sind unleidig, und wollen sich gerne wieder in ihre vorige Freyheit setzen.

Ежели кому большие господа тайну свою объявят, то им чрез сие великое принуждение и насильство самим зделается. Но понеже знатныя персоны почти все нетерпеливы; то они всяким образом стараться станут, что бы сей заклад свой выкупить, а себя в прежнюю свободу привесть.

Der gute Nahme ist eine grosse Erbschafft, er zeuget die Opinion, (welche die Welt regieret) die Opinion aber bringet den Reichthum, und Reichthum die Ehre zu wegen: Er ist ein süsser Geruch, den ein Mensch bey sich führet, und wo er nur gehet, von sich lässet; Er ist der beste Erbe der Tugend eines Menschen.

Доброе имя, великое наследство. От него родится у людей доброе о носящем его мнение; а понеже доброе мнение всем светом владеет; то оно со временем тому человеку богатство и честь приносит, которой доброе имя имеет. Доброе имя подобно хорошему запаху, с которым человек всегда ходит; а сие благовоние всяк от него чувствует; [С. 53] оно почитается за лутчее наследие человеческой добродетели.

Denn der gröste Adel war geringe in Ansehung des unadelichen Standes, als die Menschen einander gleich waren; Und ein reicher Bauer ist ein Edelmann in der Schlacke, welchen man in der zukünfftigen Zeit davon geschieden sehen kan, und der vornehmste aus dem Ober-Adel ist nur einer von dem Unter-Adel mit Fractur-Buchstaben geschrieben.

Никогда себя шляхетством не величай, и высокостию рода своего не возносись; ибо как все люди между собою равны были, в то время простова человека лутче дворянина почитали.

Богатаго мужика называют неполированым дворянином; а знатнейшей из перваго шляхетства, называется от других таким [с. 62] средним дворянином, котораго имя уставными литерами пишут.

Ein weiser Mensch ist ein grosser Monarch, und hat ein Reich in ihm selbst; Die Vernunfft ist der oberste Befehlshaber, und besitzet Thron und Scepter. Alle seine Gemüths-Neigungen gehorchen als gehorsame Unterthanen; Obschon das Gebiete nur [S. 105] geringe und enge scheinet, so ist dennoch die Herrschafft und Königliche Würde groß, und reichet weiter als der, welcher den Mond zu seinem Federpusch, oder ein anderer, so die Sonne vor seinen Helm führet.

Мудрый человек великой владетель, а область его вся в нем. Разум в человеке Царь, которой венец и скипетр имеет. Ему все человеческия желания и склонности, так как подданные Царю, повинуются. 

Хотя сия область мала и худа кажется; однакож власть ея с Царским достоинством больше поместья тех господ, которые луну или солнце в гербах своих пишут.

Als König Ludwig dem zwölfften in Franckreich, durch einige von seinen Räthen gerathen wurde, daß er diejenigen straffen möchte, die seine Feinde waren, da er noch Hertzog von Orleans war, antwortete er Fürstenmäßig, daß es mit dem Ruhm eines Königs in Franckreich nicht übereinkäme, die Beleidigungen zu rächen, so dem Hertzog von Orleans angethan worden wären.

Королю Францусскому Людовику второму надесять по вступлении на престол, стали придворные его советовать, что бы Король всех тех наказал, которые его Величество в бытность Дюком Орлеанским озлобили. Только Король на сие предложение с монаршим великодушием такой ответ им дал: «Полно нестыдно ли Королю Францусскому будет за те озлобления мстить, которыя Дюку Орлеанскому учинены»?

Die wahrhaffte Beschreibung eines Raths bestehet darinnen, daß er sich mehr seines Herrn Angelegenheiten, als dessen Neigung bekant gemachet, denn so dann wird es ihm ehe rathen, als schmeicheln.

Истинная должность советника в том состоит, чтоб он [с. 251] внутренния дела и состояние государства основательно знал. Буде сие подлинно узнает, то Монарху своему скоряе совет даст, нежели ласкать и похлебствовать станет.

Ein Politicus muß, wie Simson, seine Stärcke in seinem Haupte, und nicht in seinen Armen haben. 

Treistigkeit, Ehr- und Geld-Geitz sind die Stuffen, worauff er in die Höhe steiget.

An allen Handelsplätzen hat er seine Factores, ob sie schon nicht scheinen öffentlich zu handeln: Er lässet andere seine Geschäffte verrichten, er hat seine Ausgaben, wie [S. 385] grosse Fürsten durch geringere Leute thun, und ihre Angelegenheiten ausrichten lassen, sonder daß sie es wissen.

Er machet sich bey allen Sachen unentbehrlich und nützlich.

Er ist ein gewissenhaffter Mensch, denn er befriediget allemahl das Gewissen mit der Staats-Raison.

Политику, так как Сампсону, силу свою в голове, а не в руках иметь надобно. Смельство, с ненасытным желанием чести и богатства, суть главныя степени, по которым политик на высоту всходит. У него во всяких местах агенты и факторы есть; хотя дела свои и не публично отправляют. Другие люди дела его делают, а он только росход держит; на подобие великих Принцов, которые руками простых людей все свои дела в действо производят; а подчиненных своих за то одно жалуют, дабы чрез них все ведать. Он себя во всех делах необходимо нужным и полезным делает. Политик себя потому за совестнаго человека признавает, что совесть свою всегда штатскими резонами успокоивает.

So wohl die Staats-Kunst und Religion beysammen stehen, so übel können sie von einander getrennet werden; indem die erstere zum Fromm seyn allzu arglistig, die andere aber zum Falsch seyn allzu einfältig ist; Derowegen werden einige wenige Scrupel von der Klugheit der Schlangen, mit der Auffrichtigkeit der Tauben vermischet, ein vortreffliches Ingrediens bey allen euern Handlungen seyn. 

Политика, по обыкновенной своей хитрости, кротка и добродетельна быть не хочет, а вера, по застарелой своей доброте и целости, льстить и лукавить не может. И так, последуя мудрых совету, при всех твоих делах в голубиную целость по нескольку капель змеиной [с. 336] мудрости клади, а из сего уже изрядная эссенция просвещеннаго разума выдет.