XVI. Car si quelqu'un s'imagine que le pouvoir absolu purifie le sang des hommes, & éleve la nature humaine, il n'a qu'à lire l'histoire de ce Siécle, ou de quelque autre, pour estre convaincu du contraire. Un homme, qui dans les déserts de l'Amerique seroit insolent & dangereux, ne deviendroit point sans doute meilleur sur le Trône, & lors que le Sçavoir & la Religion seroient employez pour justifier tout ce qu'il fairoit à ses sujets, & que l’éрéе & le glaive imposeroit d'abord la nécessité du silence à ceux qui oseroient у trouver à redire. Aprés tout, quelle espéce de protection est celle d'un Monarque absolu; quelle sorte de Pére de la Patrie est un tel Prince; & quel bonheur & quelle seûreté en provient pour [p. 116] la Société civile, lors qu'un gouvernement comme celuy dont il s'agit, a
esté amené à sa perfection, nous le le pouvons voir dans la derniére Rélation de Ceylon.
16. Буде кто мыслит, что власть единовластная очищает кровь человеческую, и возвышает человеческую породу, то надобно прочести
историю н[ы]нешняго века, чтоб познать тому противное. Человек, которого в пустыне американской надобно боятися и опасатися, лутче того на ц[а]рском престоле не будет, и хотя б науками и верою все его дела можно будет оправдать перед всеми подданными, но шпага и мечь заставят молчать, хотя б кто похотел спорить. После всего какая защита от монарха единовластного и какой он Отец Отечеству, и какое бл[а]г[о]получие, и покой гражданству, когда оное правление, о каком говорим, уже пришло в совершенство, как то можем видеть, в последней реляции цейлоновой.
Il n’est pas étonnant qu’on n’ait point d’histoire ancienne profane au-delà d’environ trois mille années. Les révolutions de ce globe, la longue & universelle ignorance de cet art qui transmet les faits par l’écriture, en sont cause : il y a encore plusieurs peuples qui n’en ont aucun usage. Cet art ne fut commun que chez un très-petit nombre de nations policées, & encore étoit-il en très-peu de mains.
Il y a des nations qui ont subjugué une partie de la terre sans avoir l’usage des caracteres.
Не удивительно, что Светская древняя История содержит только около трех тысяч [с. 5] лет. Причиною тому разныя перемены по всему земному шару, различной язык, и всеобщее незнание, писанием сообщать о делах своих потомству. И поныне еще многие народы писать не умеют; а прежде оное искусство известно было у самого малаго числа народов, и то некоторым очень немногим людям.
Многие народы обладали неприятельскими землями, не зная и употребления писмен.
Enfin la grande utilité de l’histoire moderne, & l’avantage qu’elle a sur l’ancienne, est d’apprendre à tous les potentats, que depuis le XV. siecle on s’est toujours réuni contre une puissance trop prépondérante. Ce système d’équilibre a toujours été inconnu des anciens, & c’est la raison des succès du peuple romain, qui ayant formé une milice supérieure à celle des autres peuples, les subjugua l’un après l’autre, du Tibre jusqu’à l’Euphrate.
Наконец главная польза новой истории и преимущество пред древней то, что она открывает владетелям как с XV. века всегда Государи постановляли между собою союзы против тех государств, которыя превосходны были силою пред прочими. Наблюдение равновесия в государствах не было никогда известно в древности: сие то самое причиною было, что удалося Римлянам, собрав превосходную пред всеми армию, обладать народами, от Тибра до Евфрата покоряя их один после другаго.
Nous avons vingt histoires de l’établissement des Portugais dans les Indes ; mais aucune ne nous a fait connoître les divers gouvernemens de ce pays, ses religions, ses antiquités, les Brames, les disciples de Jean, les Guebres, les Banians. Cette réflexion peut s’appliquer à presque toutes les histoires des pays étrangers.
Si vous n’avez autre chose à nous dire, sinon qu’un Barbare a succédé à un autre Barbare sur les bords de l’Oxus & de l’Iaxarte, en quoi êtes-vous utile au public ?
La méthode convenable à l’histoire de votre pays n’est pas propre à écrire les découvertes du nouveau monde. Vous n’écrirez point sur une ville comme sur un grand empire ; vous ne ferez point la vie d’un particulier comme vous écrirez l’histoire d’Espagne ou d’Angleterre.
Мы имеем дватцать Историй о поселении Португальцов в Индии; но ни одна из них не уведомляет нас о разных правлениях, о законах и о древностях сея земли, о их браминах, о учениках Иеана, о Гвербах, о бониянах. Сие примечание, можно сказать, почти о всех Историях писаннных о чужих землях.
Когда ты будешь, писать, что на брегах Иаксарты и Оксусы, один варвар наследником был другому варвару, какая из того польза обществу будет?
Сочиняя Историю своего государства, весьма несвойственно будет ея написать тако, как Историю бы, какова ниесть вновь найденнего света. Не можно писать об одном городе, как бы о каком великом государстве, [c. 28] и нельзя писать Историю жизни какого нибудь приватнаго человека, как Историю Ишпанскую или Аглинскую.
L’on distingue encore la Géographie <…>
2°. En historique, c’est lorsqu’en indiquant un pays ou une ville, elle en présente les différentes révolutions, à quels princes ils ont été sujets successivement ; le commerce qui s’y fait, les batailles, les siéges, les traités de paix, en un mot tout ce qui a rapport à l’histoire d’un pays.
3°. En civile ou politique, par la description qu’elle fait des souverainetés par rapport au gouvernement civil ou politique.
География еще разделяется <…>
2. в Историческую, когда назначив какую-нибудь землю или город, представляет она разныя его перемены, каким Государям они были попеременно подданными; отправляемое там купечество сражения, заключения мира, словом, все, что относится к Истории земли.
3. В Гражданскую или Политическую, в рассуждении описания государств по их гражданскому или политическому правлению.
Non-seulement la Philosophie démontre la possibilité de ces nouvelles directions, mais l’Histoire en fournit mille exemples éclatans : s’ils sont si rares parmi nous, c’est que personne ne se soucie qu’il y ait des citoyens <…>.
Не только любомудрие объясняет нам возможность сих новых предводительств, но и История нам тысячу блистающих [c. 34] примеров показывает: ежели они столь редки между нами, так от того, что никто не печется о том естьли граждане <…>.
Mais quand les citoyens aiment leur devoir, & que les dépositaires de l’autorité publique s’appliquent sincérement à nourrir cet amour par leur exemple & par leurs soins, toutes les difficultés s’évanoüissent, l’administration prend une facilité qui la dispense de cet art ténébreux dont la noirceur fait tout le mystere. Ces esprits vastes, si dangereux & si admirés, tous ces grands ministres dont la gloire se confond avec les malheurs du peuple, ne sont plus regrettés : les mœurs publiques suppléent au génie des chefs ; & plus la vertu regne, moins les talens sont nécessaires. L’ambition même est mieux servie par le devoir que par l’usurpation : le peuple convaincu que ses chefs ne travaillent qu’à faire son bonheur, les dispense par sa déférence de travailler à affermir leur pouvoir ; & l’histoire nous montre en mille endroits que l’autorité qu’il accorde à ceux qu’il aime & dont il est aimé, est cent fois plus absolue que toute la tyrannie des usurpateurs. Ceci ne signifie pas que le gouvernement doive craindre d’user de son pouvoir, mais qu’il n’en doit user que d’une maniere légitime. On trouvera dans l’histoire mille exemples de chefs ambitieux ou pusillanimes, que la mollesse ou l’orgueil ont perdus, aucun qui se soit mal trouvé de n’être qu’équitable.
Но когда граждане любят свой долг, и преемники власти народной искренно прилежат питать ту любовь собственным своим примером и стараниями своими, все трудности исчезают сами собою, правление становится лехко, и освобождается от темнаго того искусства, котораго все таинство состоит в его мрачности. Все обширные разумы столь опасные и столь удивительные, все те великие правители, которых слава смешена с нещастиями народными не так сожаления достойны тогда бывают; нравы народные наравнивают разум начальников: и чем больше добродетель царствует, тем меньше нужды в дарованиях. Самому высокомерию услужнее должность, нежели нарушение: народ уверенный, что начальники трудятся единственно в его пользу, преданностью своею облегчает их от безпокойства утверждать власть свою; и История в тысящи местах нам показывает, что власть начальника любящаго народ и полученная от любви народной сто раз полномочнее всех утеснений похитителей оныя. Сие не значит, что правление власть свою употреблять боялось, но что оно должно употреблять ея всегда законным образом. Тысящу примеров найдется в Истории начальников высокомерных или слабодушных, погибших от сладострастия или гордости, а ни одного не сыщешь, который бы пропал от праводушия.
Gleichwohl zeigt uns die alte und neue Geschichte und die [S. 48] tägliche Erfahrung das menschliche Geschlecht in einer ganz andern Gestalt. Anstatt daß bey ihm das Gute, wo nicht beständig herrschen, wenigstens die Oberhand haben sollte […]
Однако древняя и новая история, и ежедневной опыт показывают нам человеческий род совсем в другом виде, вместо чтоб у него добро, хотя не всегда владычествовать, по крайней мере главную иметь власть должно было […].
Les Perses sont une des plus anciennes nations. Du temps même d’Abraham, selon les érudits, ils faisoient déjà une puissance. Mais ils ne devinrent célèbres & vraiment formidables que sous Cyrus. Son regne est une grande époque. <…> La Cyropédie de Xénophon est évidemment l’ouvrage d’un philosophe, plutôt que d’un [p. 137] historien ; sorte de roman moral & politique, composé pour l’instruction des princes & des hommes d’état. On ne laisse pas d’en tirer le fond d’une histoire <…>.
Персы почитаются одним из самых древних народов. Во времена Авраамовы, они уже, по свидетельству ученых, составляли державу; но славными и страшными сделались при Кире. Царствование сего государя есть великая эпоха. <…> Киронаставления Ксенофонтово есть сочинения философа, а не Историка; род нравственнаго [с. 141] и политическаго Романа, писаннаго в наставление государям и государственными делами занятым людям. При всем том не преминули вывесть из онаго основания Истории.
On vid courir par tout une quantité de Manifestes, & de Traitez pleins de raisons de Droict, de passages de l’Ecriture Sainte, d’autoritez des Peres & des Conciles, & d’exemples tirez de l’Histoire.
Cependant le Pape extremément offensé de cette réponse, fulmina une excommunication contre le Duc & le Senat de Venise, si dans vingt-quatre jours ils ne revoquoient leurs Decrets, & ne consignoient les deux prisonniers entre les mains du Nonce.
Повсюду разсыпались манифесты и разсуждения, наполненныя доводами светских законов и священнаго писания, постановления святых Отцов и соборов, и примеры извлеченные из истории.
Между тем Папа весьма оскорбленный сим ответом, обнародовал отвержение от церкви Герцога и Сената Венецианскаго, естли через дватцать четыре дни не будут отменены их указы, и не выданы будут его Нунциусу оба в неволе содержащиеся духовные.
L’Histoire languit et tombe des mains au lecteur endormi, si le récit de leurs exploits ne la relève : leurs malheurs mêmes sont le fonds et l’âme de la poésie la plus sublime. Et d’où vient cela ? C’est que les hauts faits de ces illustres heureux ou malheureux dans la guerre sont comme de grands traits dont tous les esprits peuvent être également frappés. Je n’ai garde pourtant de vouloir que la guerre soit préférable à la paix ; à moins que ce ne fût une paix honteuse et préjudiciable. Je m’imagine seulement que les qualités guerrières ont plus d’éclat, plus de lustre et plus de réputation que les autres. Quoi qu’il en soit, dans toutes les professions nobles de la vie, pour oser se promettre une approbation générale, il faut consulter et suivre le sentiment unanime.
История была бы скучна и неприятна, да и падала бы из рук дремлющаго читателя, естьли бы повествования о великих иройских подвигах ее не оживляли; даже и самыя злополучия и нещастия Ироев служат основанием и душею для превосходнейшаго стихотворства. От чегож все сие происходит? От того, что великия дела сих преславных в войнах щастливцов или нещастливцов подобно сильным громовым ударам поражают и трогают всякаго человека. Однакож я ни мало на то несогласен, чтобы война могла быть предпочтительнее миру, разве в том случае, когда мир будет поносной и предосудительной. И в сем-то смысле и упоминаю я здесь о военных достоинствах, так как о таких, кои суть блистательнее, славнее и громче всех прочих; но между тем можно и во всяком благородном звании приобресть себе народную похвалу, а особливо ежели кто следует и применяется к общему чувствованию и ко всеобщим мыслям людей.
L’Histoire est regardée comme l’école des Princes; elle peint à leur mémoire les regnes des Souverains qui ont été [p. 244] les Peres de la Patrie, et des Tyrans qui l’ont désolée : elle leur marque les causes de l’agrandiisement des Empires et celles de leur décadence <...>.