Mais les divisions toujours nécessaires dans un Gouvernement républicain pour le maintenir, ne pouvoient être que fatales à un Gouvernement déspotique, parce qu’elles ne pouvoient produire que le changement [p. 229] du Souverain, & non le rétablissement des Loix & la cassation des abus.
Но разделения нужныя всегда в народном правлении для подкрепления онаго должны были непременно быть вредны Самодержавному правлению, ибо они производят толко премену владетеля, а не возстановление законов, и непрестание своевольнаго их потребления
Une expérience continuelle a pu faire connoître en Europe qu’un Prince qui a un million de Sujets, ne peut, sans se détruire lui-même, entretenir plus de dix mille hommes de troupe : il n’y a donc que les grandes Nations qui aient des armées.
<…>
Les Fondateurs des anciennes Républiques avoient également partagé [p. 26] les terres : cela seul faisoit un Peuple puissant, c’est-à-dire, une Société bien réglée : cela faisoit aussi une bonne armée, chacun ayant un égal intérêt, & très grand, à défendre sa patrie.
Quand les lois n’étoient plus rigidement observées, les choses revenoient au point où elles sont à présent parmi nous : l’avarice de quelques particuliers, & la prodigalité des autres, faisoient passer les fonds de terre dans peu de mains ; & d’abord les arts s’introduisoient pour les besoins mutuels des riches & des pauvres. Cela faisoit qu’il n’y avoit presque plus de Citoyens ni de Soldats ; car les fonds de terre destinés auparavant à l’entretien de ces derniers étoient employés à celui des Esclaves & des Artisans, instruments du luxe des nouveaux possesseurs : sans quoi l’Etat, qui malgré son déréglement doit subsister, auroit péri.
Ежедневное искуство научает нас, что в Европе имеющий миллион подданных [с. 26] князь не может без конечнаго своего разорения содержать больше 10000 войска: следственно одни только великие народы имеют настоящее войско.
<…>
Основатели древних республик равно разделили земли; сие одно делало сильный народ, то есть благоустроенное общество; сие так же делало храбрых воинов, понеже каждый имел равную пользу, и весьма великую, защищать свое отечество.
Когда законы не были больше строго наблюдаемы, дела приходили в такое состояние, в каком они теперь у нас находятся: от сребролюбия иных, а других разточения земли перешли в немногия руки; и вскоре начили художетсва заводиться для взаимных богатых и убогих нужд. Сие было причиною, что почти не стало больше ни граждан, ни воинов; ибо земли, определнныя прежде для содержания сих последних, употреблены после были на пропитание рабов и художников, служащих орудием [р. 27] к роскоши новых владельцов: без чего правление, которое не смотря на свою нестройность должно пребыть в целости, разрушилось бы.
В протчем Греция была страшна для своего положения, для сил, для множества своих городов, для многочисленнаго своего войска, для своей полиции, для своих нравов, для своих законов: она любила войну, она знала военное искуство; [с. 53] и она бы была не победима, но несогласия ей в том препятствовали.
Lorsqu’ils laissoient la liberté à quelques Villes, ils y faisoient d’abord naître deux factions ; l’une défendoit les loix & la liberté du pays, l’autre soutenoit qu’il n’y avoit de loi que la volonté des Romains ; & comme cette derniere faction étoit toujours la plus puissante, on voit bien qu’une pareille liberté n’étoit qu’un nom.
Когда они дозволяли иным городам пользоваться вольностию, то вскоре по их наущению рождались там между гражданами несогласия; одни защищали законы и вольность своего отечества, другие полагали весь закон в воле Римлян: и как сии последние были всегда гораздо сильнее, то явствует, что подобна вольность состояла только в имени.
On objectera peut-être que les Empires fondés sur les loix des Fiefs, n’ont jamais été durables, ni puissants. Mais il n’y a rien au monde de si contradictoire que le plan des Romains & celui des Barbares : & pour n’en dire qu’un mot, le premier étoit l’ouvrage de la force, l’autre de la foiblesse ; dans l’un la sujétion étoit extrême, dans l’autre, l’indépendance ; dans les pays conquis par les Nations Germaniques le pouvoir étoit dans la main des Vassaux, le droit seulement dans la main du Prince : c’étoit tout le contraire chez les Romains.
Может быть возразят, что основанные на Фейдальных законах государства не были никогда долговечны, ниже сильны; но ничто в себе большаго противоречия не заключает, как принятое разположение у Римлян и у Варваров: и кратко сказать, перьвое основано было на силе, другое на слабости: в одном подданство доходило до крайности, в другом независимость: в завоеванных Германскими народами странах власть была в руках у васаллов, одно только право в руках у государя: у Римлян со всем противное сему было.
M. Duronius, Tribun du Peuple, fut chassé du Sénat par les Censeurs, parce que, pendant sa Magistrature, [р. 98] il avoit abrogé la loi qui bornoit les dépenses des festins.
C’étoit une institution bien sage : ils ne pouvoient ôter à personne une Magistrature, parce que cela auroit troublé l’exercice de la puissance publique ; mais ils faisaient déchoir de l’ordre & du rang, & privoient, pour ainsi dire, un Citoyen de sa noblesse particulière.
М. Дуроний народоначальник выгнан был из сената от ценсоров; понеже во время своего начальства уничтожил он закон, который полагал меру бывающим при пиршествах издержкам.
Сие учреждение весьма было благоразумно. Они не могли ни у кого отнять начальства, для того что сие привело бы в замешательство исполнение всенародной власти; но они умаляли состояние и преимущества, и лишали, так [р. 99] сказать, гражданина особеннаго его благородства.
En un mot, un gouvernement libre, c’est-à-dire toujours agité, ne sçauroit se maintenir, s’il n’est par ses propres loix capable de correction.
Словом вольное правление, то есть всегда волнующееся, не могло бы пребыть в целости, естьли оно чрез собственные свои законы не может отвратить вкравшийся погрешности.
Dans la grande famille dont tous les membres sont naturellement égaux, l’autorité politique purement arbitraire quant à son institution, ne peut être fondée que sur des conventions, ni le magistrat commander aux autres qu’en vertu des lois.
В большей же семье, коего члены естественно равны, власть правительства по установлению своему мнимая, основана бывает только на согласиях, и правительство повелевает только в силу законов.
À l’égard des domestiques, ils lui doivent aussi leurs services en échange de l’entretien qu’il leur donne ; sauf à rompre le marché dès qu’il cesse de leur convenir. Je ne parle point de l’esclavage ; parce qu’il [p. 338] est contraire à la nature, & qu’aucun droit ne peut l’autoriser.
Il n’y a rien de tout cela dans la société politique. Loin que le chef ait un intérêt naturel au bonheur des particuliers, il ne lui est pas rare de chercher le sien dans leur misere. La magistrature est-elle héréditaire, c’est souvent un enfant qui commande à des hommes : est-elle élective, mille inconvéniens se font sentir dans les élections, & l’on perd dans l’un & l’autre cas tous les avantages de la paternité. Si vous n’avez qu’un seul chef, vous êtes à la discrétion d’un maître qui n’a nulle raison de vous aimer ; si vous en avez plusieurs, il faut supporter à la fois leur tyrannie & leurs divisions. En un mot, les abus sont inévitables & leurs suites funestes dans toute société, où l’intérêt public & les lois n’ont aucune force naturelle, & sont sans cesse attaqués par l’intérêt personnel & les passions du chef & des membres.
В разсуждении же слуг, они обязаны ему услугами за пропитание. Я здесь не говорю о рабстве по тому, что оно противно естеству и никаким правом защищено быть не может.
Ничего из вышеозначеннаго не случается в политическом обществе. Правитель не редко ищет случая, воспользоваться бедностию частных людей, а особливо когда не имеет естественной пользы от благополучий их. Ежели правление получается по наследству, то часто ребенок повелевает людям; ежели же по выбору, то многия неудобности встречаются при избрании, и в обоих случаях превосходства отечества теряются. Когда правитель имеется один, то подданные подвержены воле единаго господина, который никакой причины не имеет их любить; когда же многие, то должно в одно [с. 7] и то же время сносить их мучительство и раздоры. Одним словом злоупотребления не избежимы и их худыя следствия во всяком обществе, где общая польза и законы не имеют существенной своей силы и завсегда нарушаемы пользами частных людей и страстьми правителя и сочленов его.
C’est à la loi seule que les hommes doivent la justice & la liberté. C’est cet organe salutaire de la volonté de tous, qui rétablit dans le droit l’égalité naturelle entre les hommes. C’est cette voix céleste qui dicte à chaque citoyen les préceptes de la raison publique, & lui apprend à agir selon les maximes de son propre jugement, & à n’être pas en contradiction avec lui-même. C’est elle seule aussi que les chefs doivent faire parler quand ils commandent ; car si-tôt qu’indépendamment des lois, un homme en prétend soûmettre un autre à sa volonté privée, il sort à l’instant de l’état civil, & se met vis-à-vis de lui dans le pur état de nature où l’obéissance n’est jamais prescrite que par la nécessité.
Le plus pressant intérêt du chef, de même que son devoir le plus indispensable, est donc de veiller à l’observation des lois dont il est le ministre, & sur lesquelles est fondée toute son autorité.
Законам люди обязаны правосудием и свободностию. Сие спасительное орудие общей воли по праву возстановляет естественное равенство между людьми. Сей небесный глас вещает каждому гражданину правила общаго разсудка, научает его действовать по наставлениям собственнаго размышления и соглашаться с самим собою. Начальники при повелениях должны заставлять говорить закон; ибо сколь скоро кто не следуя установлению законов вздумает другаго принуждать повиноваться своей особенной воли [с. 21]; то тогда он уже переступает за гражданское правление и полагается против его в сущем естественном состоянии, в котором повиновение бывает только по необходимости.
Важнейшая польза правителя так как и необходимая его должность есть та, что бы стараться следовать законам, на коих власть его основана.
La puissance des lois dépend encore plus de leur propre sagesse que de la sevérité de leurs ministres, & la volonté publique tire son plus grand poids de la raison qui l’a dictée : c’est pour cela que Platon regarde comme une precaution très-importante de mettre toûjours à la tête des édits un préambule raisonné qui en montre la justice & l’utilité. En effet, la premiere des lois est de respecter les lois <…>
Mais quoique le gouvernement ne soit pas le maître de la loi, c’est beaucoup d’en être le garant & d’avoir mille moyens de la faire aimer.
Сила законов зависит больше от собственной их премудрости, нежели от строгости их блюстителей, и народная воля уважаема тем больше, что народом самим объявляется: по сему то Платон почитает важною предосторожностию, когда перед всяким повелением стоит разумное предъизъяснение показывающее как [c. 23] справедливость онаго, так и полезность. Перьвый закон повелевает почитать законы. <…>.
Правление хотя и не властно над законами, но довольно и того, что оно по них и порукою, и что имеет многия средства для снискания им любви.
Je conclus donc que comme le premier devoir du législateur est de conformer les lois à la volonté générale, la premiere regle de l’économie publique est que l’administration soit conforme aux lois. C’en sera même assez pour que l’état ne soit pas mal gouverné, si le legislateur a pourvû comme il le devoit à tout ce qu’exigeoient les lieux, le climat, le sol, les mœurs, le voisinage, & tous les rapports particuliers du peuple qu’il avoit à instituer.
Поелику же перьвая должность законодателя есть та, что бы законы соглашать с общею волею; то заключаю из сего что первое правило народной экономии или благоучреждения то, чтобы отправление должностей соответствовало законам. Дабы государство хорошо управляемо было, то довольно к тому и того, когда законодатель снабдит как должно всем потребным в разсуждении местоположения, климата, рода земли, обычаев, соседей и всех особенных народа отношений, которыя он должен учердить.
C’étoit là le grand art des gouvernemens anciens, dans ces tems reculés où les philosophes donnoient des lois aux peuples, & n’employoient leur autorité qu’à les rendre sages & heureux. De-là tant de lois somptuaires, tant de reglemens sur les mœurs, tant de maximes publiques admises ou rejettées avec le plus grand soin. Les tyrans mêmes n’oublioient pas cette importante partie de l’administration, & on les voyoit attentifs à corrompre les mœurs de leurs esclaves avec autant de soin qu’en avoient les magistrats à corriger celles de leurs concitoyens. Mais nos gouvernemens modernes qui croyent avoir tout fait quand ils ont tiré de l’argent, n’imaginent pas même qu’il soit nécessaire ou possible d’aller jusque-là.
В сем то состояла пространная наука древних правлений отдаленнейших времен, когда философы давали законы народам, и власть свою употребляли что бы учинить их разумными и щастливыми; по тому то имеется такое множество законов о воздержании от расходов, о учреждении нравов, и толикия народныя правила с величайшею осторожностию принятыя или отверженныя. Даже похитившие власть в забвении не оставляли важной сей части отправления, и приметно то, что они старались повредить нравы своих рабов с неменьшим рачением, как и правительства исправить оные в своих согражданах. Но правления нынешних времен имея попечение только о денежных сборах, думают сим все совершить, и не почитают за нужное или возможное достигать до вышесказаннаго.
Si les politiques étoient moins aveuglés par leur ambition, ils verroient combien il est impossible qu’aucun établissement quel qu’il soit, puisse marcher selon l’esprit de son institution, s’il n’est dirigé selon la loi du devoir ; ils sentiroient que le plus grand [p. 341] ressort de l’autorité publique est dans le cœur des citoyens, & que rien ne peut suppléer aux mœurs pour le maintien du gouvernement. Non-seulement il n’y a que des gens de bien qui sachent administrer les lois, mais il n’y a dans le fond que d’honnêtes gens qui sachent leur obéir.
Ежели бы политики честолюбием своим не так ослеплены были, то бы легко усмотрели сколь невозможное дело, что бы какое учреждение могло себя вести по разуму своего постановления, когда законом должности не будет управляемо; они бы уразумели тогда что главнейшая пружина народной власти находится в сердцах граждан, которая всего лучше способствует нравам к воздержанию правления. Не только одни богатые в силах наблюдать законы, но по основанию одни честные люди им повинуются.
<…> le pire de tous les abus est de n’obéir en apparence aux lois que pour les enfreindre en effet avec sureté. Bientôt les meilleures lois deviennent les plus funestes : il vaudroit mieux cent fois qu’elles n’existassent pas ; ce seroit une ressource qu’on auroit encore quand il n’en reste plus. Dans une pareille situation l’on ajoûte vainement édits sur édits, réglemens sur réglemens. Tout cela ne sert qu’à introduire d’autres abus sans corriger les premiers. Plus vous multipliez les lois, plus vous les rendez méprisables ; & tous les surveillans que vous instituez ne sont que de nouveaux infracteurs destinés à partager avec les anciens, ou à faire leur pillage à part.
Опаснейшее злоупотребление есть то, когда только по внешности законам не повинуются с тем, что бы чрез то без опасения оные нарушить можно было. Вскоре наилучшие законы сделаются вредительнейшими; не бытие их самое служило бы средством к установлению лучших законов. Тщетно в подобных обстоятельствах лишния учреждения [с. 32] издаются. Оне служат только к новым злоупотреблениям не исправляя перьвых. Умножение законов ввергает их в презрение; и поставляемые оных блюстители почесться могут новыми оных нарушителями, определенными на раздел с старыми или и на особливые сборы мздоимства.
Osons opposer Socrate même à Caton : l’un étoit plus philosophe, & l’autre plus citoyen. <…>. L’un instruit quelques particuliers, combat les sophistes, & meurt pour la vérité : l’autre défend l’état, la liberté, les lois contre les conquérans du monde, & quitte enfin la terre quand il n’y voit plus de patrie à servir.
Осмелимся ли Сократа [с. 38] сравнить Катону; первый был более философ, последний же более гражданин. <…>. Перьвый научает некоторых частных людей, опровергает ложныя мнения и умирает за истинну; последний же защищает государство, свободность и законы от завоевателей света, и наконец оставляет землю, когда уже услуги его для отечества тщетны были.
Que si l’autorité publique en prenant la place des peres, & se chargeant de cette importante fonction, acquiert leurs droits en remplissant leurs devoirs, ils ont d’au tant moins sujet de s’en plaindre, qu’à cet égard ils ne font proprement que changer de nom, & qu’ils auront en commun, sous le nom de citoyens, la même autorité sur leurs enfans qu’ils exerçoient séparément sous le nom de peres, & n’en seront pas moins obéis en parlant au nom de la loi, qu’ils l’étoient en parlant au nom de la nature.
Ежели всенародная власть примет на себя вид [с. 51] отцев, и обязавшись сею важною должностию, тем самым себе доставит отеческия права чрез исполнение их обязанностей, то отцы не имеют причины на то жаловаться; ибо в таком случае они переменяют только звание и под именем граждан будут иметь обще ту же власть над детьми своими, какую они имели особенно каждый под именем отца, и равно в силу закона дети будут им повиноваться так, как по природе.
Il est certain que le droit de propriété est le plus sacré de tous les droits des citoyens, & plus important à certains égards que la liberté même ; soit parce qu’il tient de plus près à la conservation de la vie ; soit parce que les biens étant plus faciles à usurper & plus pénibles à défendre que la personne, on doit plus respecter ce qui se peut ravir plus aisément ; soit enfin parce que la propriété est le vrai fondement de la société civile, & le vrai garant des engagemens des citoyens : car si les biens ne répondoient pas des personnes, rien ne seroit si facile que d’éluder ses devoirs & de se moquer des lois.
Известно что право имущества весьма свято почитается по всем гражданским правам, и в некоторых обстоятельствах уважается больше самой вольности; как по тому, что весьма способствует к соблюдению жизни, так и по тому, что имения подвержены к завладению другими; поелику же [с. 57] они не так удобны к защищению как лица, то должно гораздо в большем почтении содержать то, чего легко лишиться можно; наконец и по тому что собственность имущества служит основанием гражданскому обществу и истинным залогом обязательств граждан: ибо ежели бы имения не отвечали за господ своих, то бы весьма удобно было избегать своих должностей и презирать законы.
ÉCONOMIE ou ŒCONOMIE, (Morale & Politique.) ce mot vient de οἶκος, maison, & de νόμος, loi, & ne signifie originairement que le sage & légitime gouvernement de la maison, pour le bien commun de toute la famille. Le sens de ce terme a été dans la suite étendu au gouvernement de la grande famille, qui est l’état. Pour distinguer ces deux acceptions, on l’appelle dans ce dernier cas, économie générale, ou politique ; & dans l’autre, économie domestique, ou particuliere. Ce n’est que de la premiere qu’il est question dans cet article. Sur l’économie domestique, voyez Père de famille.
Quand il y auroit entre l’état & la famille autant de rapport que plusieurs auteurs le prétendent, il ne s’ensuivroit pas pour cela que les regles de conduite propres à l’une de ces deux sociétés, fussent convenables à l’autre : elles different trop en grandeur pour pouvoir être administrées de la même maniere, & il y aura toûjours une extrème différence entre le gouvernement domestique, où le pere peut tout voir par lui-même, & le gouvernement civil, où le chef ne voit presque rien que par les yeux d’autrui.
Економия, (нравств. и политика). Сие слово составлено из Греческаго οἶκος дом и νόμος закон, и по производству означает разумное и законное домашнее правление к общему всей семьи благополучию. Знаменование сего слова потом введено даже и в правлении большей семьи или государства. Для лучшего различения сих означений в последнем случае называется она общественною экономиею или государственным благоучреждением, в первом же домостроительством, или частною экономиею.
Хотя бы между государством и семьею и было такое сходство, каковое [с. 2] многие сочинители утверждают, то не следовало бы из того, что правила порядка свойственныя одному, которому ни есть из сих двух обществу, равно приличествуют и другому: пространством своим они разнствуют так, что одинаковым образом управляемы быть не могут, и несходствие сие безконечно между домашним правлением, в коем отец все видеть может своими очами, и государственным, котораго глава зрит по представлению других.
Il est certain que le droit de propriété est le plus sacré de tous les droits des citoyens, & plus important à certains égards que la liberté même ; soit parce qu’il tient de plus près à la conservation de la vie ; soit parce que les biens étant plus faciles à usurper & plus pénibles à défendre que la personne, on doit plus respecter ce qui se peut ravir plus aisément ; soit enfin parce que la propriété est le vrai fondement de la société civile, & le vrai garant des engagemens des citoyens : car si les biens ne répondoient pas des personnes, rien ne seroit si facile que d’éluder ses devoirs & de se moquer des lois.
Известно, что право собственности есть самое священнейшее из всех прав гражданских, и важнейшее по некоторым причинам, нежели самая вольность; или потому оно ближе относится к сохранению жизни; или для [с. 83] того, что как имущества бывают удобнее похищаемы, и труднее защищаемы, нежели жизнь, надлежит более почитать то, что может быть отнято удобнее; или на конец по сему, что собственность есть истинным основанием общества гражданского, и истинным споручником обязательства граждан; ибо если бы имущества не ответствовали за людей, то ничего не было бы легче, как пренебрегать свои должности, и смеяться над законами.