Le Sénat délivré de la puissance Royale qui le tenoit en respect, voulut réünir dans son corps toute l’autorité du Gouvernement. <...> le premier objet de sa politique fut de tenir toûjours le peuple dans l’abaissement & dans l’indigence. <...>
[p. 62] <...> enfin la naissance, les dignitez & les richesses mirent une trop grande inégalité parmi les citoyens d’une même République.
Сенат освободясь от сильнаго Начальства, которое его обуздывало, желал перевести в свое общество всю власть высочайшаго Правительства <...> [с. 72] Главный предмет его политики был тот, чтоб содержать Народ в унижении и бедности. <...> Напоследок порода, чины, богатство и произвели чрезмерное неравенство между Граждан единой Республики.
Le Dictateur avoit des Licteurs armez de haches comme les Rois; il pouvoit lever des troupes ou les congédier, selon qu’il le jugeoit à [p. 78] propos. Quand la guerre étoit déclarée, il commandoit les armées & y décidoit des entreprises militaires, sans être obligé de prendre l’avis ni du Sénat, ni du Peuple; & après que son autorité étoit expirée, il ne rendoit compte à personne de tout ce qu’il avoit fait pendant son administration.
Диктатор имел Ликторов вооруженных секирами, как они при Царях бывали. Он мог собирать и распускать войско по его благоразсуждению: противу же неприятеля он повелевал оным и распоряжал военныя предприятия, не быв должен спрашивать на то мнения от Сената или Народа; равно по окончании своей власти, он не давал никому ни в чем ответа по делам, произведенным во время его правления.
Ceux qu’un pareil sort retenoit dans les chaînes de leurs créanciers, échapent; il se trouve bien-tôt des chefs & des partisans de la sédition. On ne reconnoit plus l’autorité des Magistrats; & les Consuls qui étoient accourus pour arrêter ce désordre par leur présence, entourez du peuple en fureur, [p. 84] ne trouvent plus ni respect ni obéïssance dans le citoyen.
Те, кои равною судьбою ввержены были в оковы, освобождаются, вскоре учиняются предводителями и сообщниками возмущения, не признают боле власти начальников; и Консулы, кои к усмирению мятежа, представились среди ярящагося народа, не находят уже ни почтения, ни послушания в Гражданах.
Rome par l’établissement du Tribunat, changea une seconde fois la forme de son Gouvernement. Il étoit passé, comme nous venons de le voir, de l’Etat Monarchique à une espece d’Aristocratie, où toute l’autorité étoit entre les mains du Sénat & des Grands. Mais par la creation des Tribuns on vit s’élever insensiblement, & comme par degrez, une nouvelle Démocratie dans laquelle le peuple, sous differens prétextes, s’empara de la meilleure partie du Gouvernement.
Рим учреждением Трибунства переменил в другой раз образ правления. Сказано уже было, что Монархическое его состояние учинилось некоторым родом Аристократии*, по которой вся власть была в руках Сената и Вельмож. Но заведением Трибунов, не чувствительно, и мало по малу [с. 161] возставлена некоторая Демократия**, по которой Народ под разными видами присвоил себе лучшую часть правления.
*Аристократия, есть политический образ правления, в котором вышшая власть принадлежит числу знатнейших особ породою, богатством, разумея к тому и достоинствами. Венецианское правление может называться Аристократическим.
** Демократия есть образ Правления, в котором власть принадлежит Народу не терпя никаковой особой власти.
«Vous sçavez, [p. 182] Peres conscripts <...> que pendant long-temps je me suis opposé souvent tout seul à la trop grande facilité avec laquelle vous accordiez au peuple toutes ses demandes. Je ne sçai si je ne me suis pas même rendu importun par les funestes présages que je faisois de la réünion que l’on vous proposoit avec ces déserteurs de la République. <...> On tourne contre vous aujourd’hui cette partie de la Magistrature que vous avez relâchée à des séditieux. Le peuple vous punit par vos propres bienfaits; il se sert de vos graces pour ruiner votre autorité. C’est en vain que vous vous cachez à vous-même le péril où se trouve le Sénat; vous ne pouvez ignorer qu’on veut changer l’ancienne forme de notre Gouvernement. Les Tribuns pour faire réüssir leurs desseins secrets, vont comme par degrez à la tyrannie».
[речь Аппия Клавдия] «Вы знаете почтенные отцы <...> что я долго и часто один сопротивлялся чрезмерному снисхождению, с которым вы исполняли все Народныя требования. Может быть я тогда и надокучил, предвещая вам нещастия [с. 209] от соединения с сими беглецами Республики. <...> Ныне вооружается противу вас та самая часть Правительства, которую вы уступили возмутителям. Народ наказывает вас вашими собственными благодеяниями; ваши щедрыя милости употребляет на разрушение вашей власти. Тщетно вы сами от себя скрываете гибель, в которой Сенат находится; вы ясно видите, что вы принуждаетесь переменить древний образ нашего Правления. Трибуны, дабы успеть в тайных своих намерениях, постепенно доходят к тиранству <...> ».
Mais le peuple toujours inquiet, ne fit que changer de vûe & d’objet: il revint à la Loi Terentilla, & demanda au Senat qu’à la place de ces Jugemens arbitraires que rendoient les Magistrats, on établît enfin un corps de Loix connuës de tous les Citoyens, & qui servissent de regle dans la République, [p. 5] tant à l’égard du gouvernement & des affaires publiques, que par raport aux differends qui naissoient tous les jours entre les particuliers.
Le Senat ne s’éloignoit pas de cette proposition: mais quand il fut question de nommer les Législateurs, il prétendit qu’ils devoient être tous tirez de son Corps <...>.
<...> но всегда безпокойный Народ, покидая одни требовании, начинал другия с новым видом и намерением. Он паки возвратился к Терентиллову Закону, и требовал от Сената, чтоб на место самовластных Приговоров Правительских, выдано было Уложение с согласия всех Граждан, которое бы могло служить правилом, как во всенародных делах, так и в тяжбах, кои каждый день произходили между особноживущими.
Сенат не отдалялся от сего предложения; но в выборе Законодавцев он хотел, чтоб они все были из Благороднаго Общества.
Les Decemvirs representerent au peuple avec beaucoup de douceur, qu’ils croyoient n’avoir rien oublié de ce qui leur avoit paru necessaire pour la [p. 18] conservation de la liberté, & pour établir cette égalité si necessaire dans une République.
Децемвиры представили Народу с снисходительною кротостью, что хотя они употребили всевозможное внимание дабы не пропустить ни чего в Законах, что только могло служить к сохранению Римской вольности и к возстановлению в Республике нужнаго равенства <...>.
On confirma de nouveau la Loi Valeria touchant les appels devant l’Assemblée du Peuple, & on la fortifia d’une autre qui défendoit d’établir à l’avenir aucune Magistrature sans qu’il y eût appel de ses Ordonnances. <...> Ils [les Senateurs] voyoient avec douleur que deux Patriciens & deux Consuls, plus Plebeïens même que les Tribuns du peuple, sous prétexte d’assûrer sa liberté, ruinoient absolument l’autorité du Senat. Mais les plus équitables & les moins ambitieux de ce Corps, instruits par la conduite tyrannique des Decemvirs, aimoient mieux qu’on confiât au peuple le dépôt & la garde de la liberté publique, que d’en laisser le soin aux Grands, qui par leur autorité en pouvoient abuser.
В следствие того утвержден был вновь Закон Валериев, по которому дела могли быть переносимы перед Народное Собрание; к подкреплению же сего Закона выдан был другой, отрешающий впредь всякое Начальство не подсудное Народному Собранию. <...> они [Сенаторы] не могли видеть без огорчения, что два Патрикия и два Консула, угождая Плебеянам боле нежели самыя их Трибуны, под видом сохранения вольности, совершенно изтребляли власть Сената. Но боле [с. 118] справедливые из них и мене властолюбивые, испытав Тиранское Правление Децемвиров, желали лучше вверить Народу залог общаго благосостояния, нежели зависеть от попечения знатных особ, кои могут всегда во зло употреблять власть свою.
<...> comme les hommes ne cherchent ordinairement qu’à étendre leur autorité, les Censeurs s’attribuerent la réformation des moeurs. Ils prenoient connoissance de la conduite de tous les citoyens; les Senateurs & les Chevaliers étoient soûmis à leur censure comme le simple peuple; ils pouvoient chasser de ces [p. 138] compagnies ceux qu’ils en jugeoient indignes. A l’égard des Plebeïens qui par leur débauche ou leur paresse étoient tombez dans l’indigence, ils les réduisoient dans une classe inferieure, souvent même ils les privoient du droit de suffrage, & ils n’étoient plus réputez citoyens que parce qu’on les assujettissoit encore à payer leur part des tributs.
<...> по естественной в людях склонности разпространять власть свою, Ценсоры присвоили себе исправление нравов и обычаев. Они уведомлялись о поведении каждаго гражданина. Ценсорству их [с. 176] подсудны были сами Сенаторы и Рыцари равно как и простой Народ. Они властны были выгонять из сих обществ, кого они находили недостойным своего звания. Плебеяне, кои впадали в бедность от своей роскоши или лености, в страх другим теряли свои преимущества; ибо Ценсоры тогда переводили их в самую низкую степень Народа, часто к тому лишали их голоснова Права, и тогда назывались они Гражданами по тому только, что они не изключались от платежа положенной с них подати.
Le luxe de l’Orient passa à Rome avec les dépoüilles de ces grandes Provinces. Ce fut pour l’entretenir qu’on commença à briguer les Charges de la République dont le profit augmentoit avec l’Empire. <...> [p. 348] L’ambition prit la place de la justice dans leurs entreprises: une sordide avarice & l’interêt particulier succederent à l’interêt du bien public: l’amour de la patrie se tourna en attachement pour des chefs de parti. Enfin la victoire, la paix, & l’abondance ruinerent cette concorde entre les Grands & le peuple <...>.
Роскошь от Востока перешла в Рим с корыстями полученными от сих завоеванных великих Провинций. А дабы удовольствовать сию роскошь, Римляне начали разными происками доставать Чины в Республике, кои сугубо приносили прибыль, по мере разпространения над Светом Владычества Римскаго. <...> Любоначальство заступило место правосудия в их предприятиях; постыдная алчность к воинству и особенная корысть, место прилепления к общему благосостоянию; любовь к Отечеству пременилась в прислужничество развратным Начальникам. На конец общая над всеми победа, мир и изобилие рушили прежнее соучастие Вельмож с Народом <...>.
[Примечание: игра слов, на которую не обратил внимания переводчик: patrie - partie (“родина” - “партия”, в смысле отдельной группы интересов)].
L’ambition & l’interêt firent éclater le ressentiment des premiers de Rome. On reprocha publiquement à Tiberius qu’il ne vouloit attribuer au peuple la disposition du Royaume d’Attalus, que pour s’en faire mettre la Couronne sur la tête. On l’accusa même de se vouloir faire le tyran de son propre pays; & il y en avoit qui publioient qu’il s’étoit saisi par avance du bandeau Royal, & de la robe de pourpre d’Attalus. Mais ces bruits injurieux, & qui venoient de l’animosité des Grands, ne convenoient guéres au caractere de Tiberius. Jamais personne ne fut plus Républicain que ce Tribun. Tout ce qu’il avoit fait au sujet du partage des terres, n’avoit eu pour objet que de rapprocher la condition des pauvres citoyens de celle des riches, & d’établir une espece [p. 371] d’égalité entre tous les citoyens.
Властолюбие и жадность к богатству воздвигли мщение Первоначальных в Риме. Явно укоряли Тиверия, что он отдавал Народу разпределение [с. 462] Аталовых Областей единственно в том виде чтоб возложить на себя Корону. Его обвиняли к тому, что он желал соделаться тираном своей отечественной Области; и некоторые разглашали, что он заране похитил к себе Царской венец и порфиру Аталову. Но сии несправедливые слухи произошедшие от злобы Вельмож, ни мало не сходствовали со нравом Тиверия. Ни когда ни кто Республиканин не мог иметь большей любви к Республике, какую сей Трибун доказывал. Все что он произвел касаясь до раздела земель, имело едину только цель, чтоб приближить состояние бедных к состоянию богатых, и возставить некторое равенство между всеми Гражданами.
Rome qui d’abord n’avoit connu que deux sortes de Citoïens, se trouva alors divisée en trois ordres differens, qu’Ausone a compris dans ce vers. Martia Roma triplex, equitatu, plebe, Senatu. [p. 462] Les Chevaliers originairement faisoient partie du Peuple, mais c’en étoit la partie la plus considerable. Comme les Senateurs étoient tirez du Corps des Patriciens, & par leur dignité se trouvoient les premiers de cet Ordre. Mais après que toutes les dignitez de la République furent devenuës communes entre tous les Citoïens, le bien seul en fit insensiblement toute la difference; on détermina quel bien devoit avoir un Citoïen pour être compris dans le rolle des Chevaliers, ou étant Chevalier pour pouvoir être élû Senateur. Senatorum gradum, dit Seneque, Census ascendere facit. Les Patriciens furent compris dans ce Reglement comme les autres Citoïens, & quelque merite qu’ils eussent d’ailleurs, c’étoit les biens de la fortune qui décidoient de leur rang.
Рим, который в начале имел только два рода Граждан, разделился тогда на три разныя степени, кои Авзоний описал кратко в следующем стихе: Martia Roma triplex, Equitatu, Plebe, Senatu. Рыцари в начале составляли часть Народа, но сия часть почиталась знатнейшею: подобно как Сенаторы, избранные из общества Патрикиев, почитались по своему Чину первыми в Патрической степени. Но когда все Республические Достоинствы соделались общими [л5. 4 об] между всеми Гражданами, то едино богатство не чувствительным образом делало в том все разности. Определено было точное количество стяжания, какое надлежало иметь Гражданину чтоб войти в список Рыцарей; или какое надлежало иметь Рыцарю чтоб он мог быть избран в Сенаторы. Senatorum gradum, говорит Сенека, census ascendere facit. Патрикии были включены в сей устав так как и другие Граждане; и хотя бы они имели в протчем наилучшия достоинствы, едино только [л5. 5] богатство решило их удостоение.
Шляхетство и духовенство волность свою против короля защищает а протчаго народа оную отъемлет. Народ тамошный весь невольной.
L. LVII. Un prince qui veut régner avec autorité à la Chine, doit se conformer à cette maxime. Si sa conduite n’y répond pas, il tombe dans le mépris ; et quand les peuples cessent d’estimer leurs souverains, ils ne tardent guère à secourer le joug de l’obéissance.
L. LXIII. <…> il n’y a point d’Etat où la vie, l’honneur et les biens des hommes soient protégés par un plus grand nombre de loix ; que plusieurs souverains de la Chine ont regardé ces mêmes loix comme leur soutien, leurs peuples comme leurs enfans, les magistrats comme leurs freres.
П. 63. <…> нет государства, в котором бы жизнь, честь и имение людей было защищаемо большим числом законов; что многие Китайские Государи почитали сии самые законы своею подпорою, подданных своими детьми, властелинов своими братьями.
L. XCVIII. La Baie d’Hudson. <...> car ce peuple est un des plus libres de la terre. C’est, en général, la forme de gouvernement de la plupart des sauvages du Canada, le pur naturalisme. En guerre, ils se donnent des capitaines, qui n’ont presque droit que de ralliement, de marcher aux coups les premiers, ou tout au plus, la premiere part au butin. <...> Point d’autres loix que la raison, l’honneur, la conscience, et [p. 376] une certaine tradition de mœurs <...>.
П. 85. Гудсонов залив. <…> сей народ более всех других любит свою вольность. Таковой естественный закон есть вообще род правления большой части Канадских Индейцов. Во время войны избирают они предводителей, которых власть состоит только в том, чтобы собрать всех вместе, итти первому на сражение, или по крайней мере первую иметь часть в добыче. <…> Нет у них других законов кроме здраваго разсудка, честности, совести и некотораго предания <…>.