Les Perses sont une des plus anciennes nations. Du temps même d’Abraham, selon les érudits, ils faisoient déjà une puissance. Mais ils ne devinrent célèbres & vraiment formidables que sous Cyrus. Son regne est une grande époque. <…> La Cyropédie de Xénophon est évidemment l’ouvrage d’un philosophe, plutôt que d’un [p. 137] historien ; sorte de roman moral & politique, composé pour l’instruction des princes & des hommes d’état. On ne laisse pas d’en tirer le fond d’une histoire <…>.
Персы почитаются одним из самых древних народов. Во времена Авраамовы, они уже, по свидетельству ученых, составляли державу; но славными и страшными сделались при Кире. Царствование сего государя есть великая эпоха. <…> Киронаставления Ксенофонтово есть сочинения философа, а не Историка; род нравственнаго [с. 141] и политическаго Романа, писаннаго в наставление государям и государственными делами занятым людям. При всем том не преминули вывесть из онаго основания Истории.
Peut-il exister une forme de gouvernement, où les peuples soient à la merci du prince, de manière qu’il n’y ait ni propriété fixe ni sureté personnelle ? Sans doute le despotisme trouve par tout quelque barrière, sinon dans les lois fondamentales, du moins dans les coutumes, les mœurs, dans l’intérêt général, dans son intérêt particulier. Sans doute aussi la passion des Grecs pour la liberté, & leur haine pour les Perses, les ont rendus exagérateurs sur le despotisme asiatique.
Может ли существовать образ правления, в котором бы народы были преданы совершенно воле Государя, так что не было бы у них, ни собственности, ни безопасности личной? Без сомнения, деспотство всюду обретает некое варварство, естьли не в основательных законах, покрайней мере в обыкновениях, во нравах, в общей и частной пользе. И в том нет сомнения, что страсть Греков к вольности, и их ненависть к Персам заставила их увеличить Асийское деспотство.
Nous avons vu à quel point de bassesse étoient réduits ses courtisans. <…> [P. 150] Que l’on compare à ces terribles idoles, un prince affable, bienfaisant ; environné de ses sujets, comme un pere de sa famile, inspirant par ses regards autant d’amour que de respect ; tirant de la sainteté de la force de son gouvernement <…>.
Мы видели уже до какой степени подлости доведены придворные. <…> Да сравнят же с сими ужасными идолами государя снизходишельнаго, благотельнаго; окруженнаго своими подданными, яко отца своим семейством; своим словом внушающим колико любви, толико и почтения; почерпающего из святости законов силу своего правления.
Les anciens philosophes regardent cet esprit de servitude comme une des causes de la ruine des Perses ; car de quel effort est capable un peuple auquel il ne reste pas même un sentiment de liberté ? Ces sages y ajoutent d’autres causes ; le luxe, principe corruption générale ; la mauvaise éducation des princes, sources des vices du gouvernement ; & le manque de bonne foi, d’où naissent l’adulation, la perfidie, & les crimes destructeurs de la société.
Древние философы почитают сей дух рабства главною причиной падения Персов; ибо, к чему способен тот народ, в котором нет уже и чувствования вольности? Сии мудрецы полагают еще и другие тому причины; роскошь начало всеобщего развращения; худое воспитание государей, источник пороков в правлении; и недоверенность, рождающая лесть, вероломство и злодейства разрушающие общество.
Servius Tullius
Servius ayant pris l’autorité sans le consentement du peuple & du sénat, quelque mérite qu’il eût d’ailleurs, ne pouvoir régner tranquillement sur un état libre, s’il ne suppléoit de quelque manière au défaut [p. 202] de droits légitimes. Il gagna le peuple, en payant lui-même les dettes des pauvres, en leur partageant les terres dont quelques citoyen s’étoient emparés, & en diminuant l’intervalle qui séparoit les deux ordres. Il se plaignit ensuite publiquement d’un complot, formé par les patrisiens*, contre sa vie : & demanda qu’on élut un roi, comme s’il eût été prêt à quitter le trône. Le peuple n’eût pas de peine à sa décider en sa faveur.
*Les sénateurs étoient appelles peres (patres), d’où venoit le nom de patriciens, qui distinguoit les familles nobles.
Сервий Туллий.
Сервий приняв власть без народного и сенатского на то согласия, какия бы он впрочем ни имел достоинства, не мог бы однако спокойно царствовать в вольном государстве, есть ли б не наградил каким нибудь образом недостатка в законных правах. Он привлек к себе народ, уплачивал сам долги за бедных, разделяя им те земли, какими некоторые граждане завладели и уменьшая промежуток, которой разделял оба состояния. Он публично жаловался на заговор против его жизни учиненной Патрициями (*) и требовал что бы избрали себе государя, яко бы он готов уже был оставить престол. Народ без всякого труда принял его сторону.
(*) Сенаторы назывались отцами patres от того произошло имя Патрициев, которое различало благородных от простых.
Le sort des esclaves méritoit la compassion d’un bon prince, & [p. 208] Servius l’adoucit en bon politique. Il sentoit, malgré la barbarie des moeurs, combine il étoit affreux que la servitude se transmît de pere en fils, sans que l’humanité pût jamais rentrer dans ses droits ; combine des esclaves réduits au désespoir devoient être nécessairement ennemis de leurs maîtres ; combine il seroit facile de les attacher à l'état, en leur saisant espérer d’en devenir membres. Touché de ces raisons, que le sénat eut peiné à goûter, il permit non-seulement de render la liberté aux esclaves, mais d’incorporer les affranchis au nombre des citoyens. Le nom d’affranchis, qu’ils conservoient, rappeloit des idées humiliantes : c’étoit néanmoins un grand bonheur d’échapper à la condition servile ; d’autant plus que les Romains ne mettoient guère de différence entre leurs esclaves & leurs bêtes. Les affranchis n’entrèrent que dans les quatre tribus de la ville, les moins considérable de toutes.
Жребий невольников заслуживал соболезнование разумнаго и добраго государя, и Сервий умягчил оной, как должно искусному политику. Он чувствовал, не взирая на варварские тогдашние обычаи, колико было ужасно, что рабство от отца переходило к сыну, и человечество [с. 226] не могло никогда войти в свои права; коликое число невольников приведенных к отчаянию, должествовали необходимо сделаться врагами своим господам; колико удобно было прилепить их к государству, обнадежив, что и они могут сделаться онаго членами. Тронутый сими причинами, которыя сенату не весьма приятны были, позволил отпускать не только на свободу невольников, но и включать уволенных в число сограждан. Имя отпущенников, оставшееся при них, приводило им на память унизительные понятия: однако почиталось за великое щастие избегнуть рабского состояния, паче тем, что Римляне не полагали никакого различия между невольниками своими и скотами. Уволенные вступали в первыя четыре гильдии города, самыя последния из всех.
Deux jeunes princes, plus foibles par leur caractère que par leur âge, en qui l’éducation n’avoit rien produit parce qu’elle avoit trouvé un fonds stérile, vont règner dans un temps d’orages, où de grands hommes auroient peine à soutenir le poids du gouvernement. Leurs ministres, des femmes, des eunuques règneront pour eux ; & l’empire, croulant de toutes parts, éprouvera tout à la fois les [p. 167] maux d’une administration vicieuse, & les coups d’une infinité d’ennemis étrangers.
Два юных государя, слабейшие по свойству своему, нежели по возрасту, в котором воспитание ничего не произвело, для того что оно обрело в них безплодное основание, имеют царствовать в бурное время, когда и великие люди с трудом несли бы бремя правления. Министры их, жены, евнухи царствовали вместо них; и империя, потрясаемая со всех сторон, претерпит в одно время и бедствия порочного правления, и поражения бесчисленных посторонних врагов.
Таким образом, пала монархия, Феодориком основанная и возвышенная Тотилою, двумя государями, которых сравнять можно с величайшими мужами. Готской народ, к которому Прокопий показывает толико презрения, заслуживает похвалы и сожаление всякого, кто [с. 338] отдается слепо предразсуждениям.
Il représenta fortement par lettres à l’empereur que les princes n’ont aucun droit sur les esprits ; que leur puissance est bornée à la police extérieure ; qu’ils ne peuvent punir que les [p. 290] perturbateurs de l’ordre public. Justin répondit que, sans gêner les consciences, il pouvoit employer à son service ceux qu’il jugeoit à propos ; que l’ordre public exigeoit l’uniformité du culte <…>.
Он сильно в письмах представил императору, что государи никакого права не имеют над разумами; что власть [с. 293] их ограничивается внешним правлением; что они могут наказывать токмо возмутителей народной тишины. Юстин ответствовал, что, не связуя совести, он мог употреблять в службу свою всех тех, кого ему угодно; что народное благоустройство требовало единообразия в богослужении <…>.
C’est à la foiblesse & à l’imprudence de ce prince, qu’on doit attribuer la plupart des maux qui infectèrent l’église, & qui refluoient nécessairement sur la société. Sous un sage empereur, ou les disputes auroient été moins violentes, ou du moins l’autorité suprême n’auroit pas été avilie.
Слабости и малоумию сего государя приписать должно большую часть зол, которыми заразилась церковь, и которыя обращались по необходимости на общество. Под правлением мудрого императора или распри были бы не столь сильны, или бы по крайней мере высочайшая власть не унизилась.
La juridiction s’affoiblit à proportion. Les princes ecclésiastiques eurent la haute & la basse justice dans leurs terres ; & les princes séculiers ne souffrirent chez eux que le tribunal de l’empereur en personne. En un mot, les états s’emparèrent de tout le gouvernement public. Le droit qu’ils s’arrogèrent dans les diètes de déposer le souverain, prouve combien la souveraineté étoit foible.
Власть имперская в решении судов уменьшалась по соразмерности; ибо духовные князья рассматривали в своих областях как малые, так и большие дела; а светские сносили в своих владениях только имя имперского суда. Одним словом, государственные чины захватили в руки свои все общенародное правление; а присваиваемое от них на съездах право, чтоб свергать с престола и самого своего государя, и доказывает уже явно, сколько императорская власть была тогда мала <…>.
Ce prince mérita le titre de législateur. Il établit solidement le droit d’appel aux justices royales, & ce fut un des meilleurs expédiens pour affoiblir l’extrême autorité des seigneurs. Il défendit absolument les guerres privées, que l’anarchie féodale avoit rendues légitimes. Il substitua les preuves juridiques au duel. Mais les désordres triomphèrent encore longtemps de la législation <…>.
Сей государь заслуживает быть назван законодателем; ибо учредил он постоянное право для отзыву в королевские суды, что и было самым лучшим средством к ослаблению чрезвычайной силы вельмож. Он запретил точным образом тайные войны, которые во время поместного безначалия почитались за законные; а вместо поединка приказал ведаться судом. Но [c. 274] над сим его узаконением закоренившиеся беспорядки будут еще торжествовать долгое время <…>.
Ce prince, si redoutable aux Maures, donna un code à ses sujets, pour fixer la jurisprudence trop incertaine. Saint Ferdinand fut aussi législateur. Il établit le conseil royal de Castille ; il commença le corps de lois appelé las partidas, auquel Alphonse X, surnommé le Sage, son successeur, mit la dernière main.
Сей государь столь страшной Маврам издал подданным своим закон к решению весьма сомнительных дел, да и святой Фердинанд был также законодатель; ибо учредил он королевский совет в Кастилии, и начал делать собрание законов, называемое лас партидас, которые наследник его Альфонз X, прозванный благоразумным, окончил.
<…> nul peuple n’étoit moins soumis que les Ecossois à la puissance royale. Les montagnards, divisés en sept clans, ou tribus, faisoient comme une nation séparée, aussi indocile que barbare. Les habitans du plat-pays, [p. 356] où le gouvernement féodal subsistoit toujours, étoient fort attachés à leurs chefs, à leurs tribus, en qui ils mettoient leur confiance, & fort peu au prince, dont ils connoissoient la foiblesse.
До сего времени ни который народ не был меньше подвержен власти Государей своих, как Шотландцы. Нагорные жители разделенные на седьмь поколений, составляли как бы особую орду, столь же необузданную как и дикую. Жители же напольные, под существовавшим еще там феодальным правительством, слепо повиновалися начальникам [с. 474] крайне были союзны с соседьми и мало уважали Государя, коего разумели слабым.
La nation, trop longtemps dupe de ces hypocrites, étoit la revenue de son erreur. Autant ella s’étoit livrée contre Charles aux transports d’une haine aveugle, autant se livra-t-elle à l’affliction après avoir perdu ce bon prince. Son caractere méritoit l’estime & l’amour de ses sujets. Peu de rois ont eu plus de vertus & si peu de vices.
Народ Англиский, столь долго обманываемый, выходит из заблуждения. Он ослепляем до того был напрасною ненавистию противу Карла, тем наипаче оплакивать его начал, лишась добраго Государя, достойнаго уважения и любви от подданных. Мало Царей кои бы превосходили его доблестьми, кои бы его не превосходили пороками.
L'Eglise Anglicane étoit remise dans l’ancien état ; les lois pénales alloient revivre ; la liberté de conscience, si expressément promise par le souverain, se trouvoit anéantie.
Церковь Англиканская приведена в древнее ея состояние; законы наказательные возродились; свобода совести, наиточнейше обещанная Государем, стеснилась.
On lui interdit la prédication pour trois ans, on condamna au feu ses discours, ainsi que le fameux décret de l’université d’Oxford en faveur de l’autorité absolue & du droit irrévocable des souverains. <…> Anne s’étoit montrée favorable à une doctrine qui affermit les droits du trône, & maintient la tranquillité publique.
Запрещено ему сказывать поучение три года; проповеди его велено сжечь, [с. 431] и определение Оксфордскаго Университета которым утверждалася безпредельная власть и права ненарушимыя Государей. <…> Королева оказалася защитницею учения утверждающаго права Престола, и которое способствовало к общественному спокойствию.
Peu de souverains ont mérité plus d’éloges que cette princesse. Sans avoir ni de grands talens, ni un esprit bien cultivé, ni assez de vigueur dans l’ame pour ne pas laisser trop d’ascendant aux favoris, elle se distingua par les qualités du cœur, une piété sincere, une vertu constante, une tendre affection pour ses sujets, une douceur inaltérable dans le gouvernement comme dans le commerce familier.
Редкие Государи достойнее похвал. Не имея ни дарований великих, ни просвещеннаго науками ума, ни довольной твердости души дабы не попускать властвовать любимцам; она прекрасное имела сердце, благочестие искреннее, доблесть ненарушимую, любовь к подданным, кротость никогда не пременявшуюся как в разсуждении государственных дел, так и в ежедневном обхождении со окружавшими ее.
Se maintenir [p. 229] sur le trône d’Angleterre malgré les dégoûts de la nation, malgré les efforts du monarque le plus puissant de l’Europe ; gouverner la Hollande sans despotisme, & néanmoins avec une sorte d’autorité absolue fondée sur l’estime & la confiance ; diriger par une profonde politique les conseils des cours étrangeres <…>.
Удерживал себя на Англинском престоле при отвращении к нему целаго народа, не взирая на толикие поиски самаго мощнейшаго Государя в Европе; по воле своей управлять Голландиею без самовластительства, однакоже с некоторым родом полномочия, основывавшимся на почтнении к нему и доверенности; распоряжать пособием мудрой политики советами чужестранных дворов <…>.