A land, perhaps, the only one in the universe, in which political or civil liberty is the very end and scope of the constitution.(b) This liberty, rightly understood, consists in the power of doing whatever the laws permit <…>.
<…> и которое единое может быть только и на свете есть такое, в коем гражданская или народная вольность составляет всю цель всего установления государственного. Сия вольность, правильно понимаемая, состоит в могуществе делать все, что закон позволяет.
They are the guardians of the English constitution; the makers, repealers, and interpreters of the English laws.
Они избираются защитниками Аглинских установлений, издателями, отменителями и истолкователями Аглинских законов.
But laws, in their more confined sense, and in which it is our present business to consider them, denote the rules, not of action in general, but of human action or conduct; that is, the precepts by which man, the noblest of all sublunary beings, a creature endowed with both reason and free-will, is commanded to make use of those faculties in the general regulation of his behavior.
Но законы в ближайшем понятии, в каковом теперь мы приступаем об оных рассуждать, значат правила не действию вообще, но действию или поведению человеческому предписуемые, то есть, в таком смысле, чрез законы разумеются заповеди или приказания, которыми человеку, благороднейшей из всех в подсолнечной твари, и одаренной при том разумом и волею, повелевается употреблять такие дарования к всеобщему предуправлению своих поведений в жизни.
But, as he is also a being of infinite wisdom, he has laid down only such laws as were founded in those relations of justice that existed in the nature of things antecedent to any positive precept.
Но поколику он есть и существо беспредельной премудрости. Того ради он и предписал законы, основанные токмо на отношениях к первоначальной истине, пребывавшей в самой природе вещей предварительно всякому другому последовавшему оттуда законоположению.
However, as it is impossible for the whole race of mankind to be united in one great society, they must necessarily divide into many, and form separate states, commonwealths, and nations, entirely independent of each other, and yet liable to a mutual intercourse. Hence arises a third kind of law to regulate this mutual intercourse, called “the law of nations,” <…>.
При всем том поколику не можно и не совместно было для всего рода человеческого соединиться в единое общество; того ради оный принужден разделиться на многие общества, от которых последовали отделенные государства, республики и области, хотя и совсем независимые одно от другаго, однако ж подверженныя взаимному между собою обращению. От сих обстоятельств произошел и третий род закона, для предуправления того взаимного между народами обращения, который потому и назван правом народным.
It can therefore be no otherwise produced than by a political union; by the consent of all persons to submit their own private wills to the will of one man, or of one or more assemblies of men, to whom the supreme authority is intrusted: and this will of that one man, or assemblage of men, is in different states, according to their different constitutions, understood to be law <…>.
И так не можно произвести единой и общей воли, ничем как политическим союзом, то есть, единодушным согласием граждан подвергнуть воли свои воле одного человека или одного или и многих собраний, коим вручена верховная власть, и сия-то воля одного человека или собрания целого [смотря по учреждению общества] называется законом <…>.
Let us next proceed to the leges scriptæ, the written laws of the kingdom, which are statutes, acts, or edicts, made by the king’s majesty, by and with the advice and consent of the lords spiritual and temporal, and
commons in parliament assembled <…>.
В следующем продолжении, нам должно рассуждать о законах писанных, каковыми в здешнем государстве почитаются Статуты, Акты или Эдикты, обнародуемые Королевским Величеством с Советом Лордов духовных и светских и других нижних членов, заседающих в Собрании Парламентском.
And, first, to demonstrate the utility of some acquaintance with the laws of the land, let us only reflect a moment on the singular frame and polity of that land which is governed by this system of laws.
И во-первых, что касается до общеполезности законознания нашего отечественного, вообрази себе всяк оное чудное установление самого сего государства, которые таким изложением законов управляется <…>.
The military state includes the whole of the soldiery, or such persons as are peculiarly appointed among the rest of the people for the safeguard and defence of the realm. In a land of liberty it is extremely dangerous to make a distinct order of the profession of arms. In absolute monarchies this is necessary for the safety of the prince, and arises from the main principle of their constitution, which is that of governing by fear; but in free states the profession of a soldier, taken singly and merely as a profession, is justly an object of jealousy. In these no man should take up arms, but with a view to defend his country and its laws: he puts not off the citizen when he enters the camp; but it is because he is a citizen, and would wish to continue so, that he makes himself for a while a soldier. The laws therefore and constitution of these kingdoms know no such state as that of a perpetual standing soldier, bred up to no other profession than that of war <…>.
Военное состояние заключает в себе всех ратных или таких людей, кои из числа народа особливо определены для безопасности и защищения государства.
В том государстве, где народ вольностию напитан, крайне опасным почитается иметь навсегда учрежденную регулярную армию; но в самодержавном Монаршеском государстве такое учреждение армии весьма нужным почитается для безопасности Государя, которой принужден управлять свой народ больше страхом оружия, нежели предписанными законоположениями. Напротив того в вольном государстве солдатская служба, [с. 177] заведенная на всегдашнем своем продолжении производит ненависть и подозрение в народе. В таких вольных государствах никто не должен принимать оружия иначе, как токмо с намерением для защищения своего отечества и закона. И приемлющий в таком намерении оружие не слагает с себя звания гражданского, но для того единственно, что он гражданин и желает быть всегда гражданином, делается на время солдатом и в поход идет. И так для сей причины законы Аглинские не позволяют и ныне иметь в государстве регулярной армии, состоящей из людей ни к чему другому невоспитанных, как токмо к одной войне <…>.
One of the greatest advantages of our English law is, that not only the crimes themselves which it punishes, but also the penalties which it inflicts, are ascertained and notorious; nothing is left to arbitrary discretion: the king by his judges dispenses what the law has previously ordained, but is not himself the legislator. How much therefore is it to be regretted that a set of men, whose bravery has so often preserved the liberties of their country, should be reduced to a state of servitude in the midst of a nation of freemen!
Великое по истинне Аглинского нашего закона преимущество в том заключается, что в нем не токмо пороки, но и следующие по оным наказания точно определены и ограничены, и ничего на произволение Судейское не оставлено. Имеющий исполнительную власть Король, по представлению своих Судей, хотя и может [с. 200] смягчать казни, предписанные в законе; но при всем том он не есть законодатель сам. При таких выгодах нашего закона, и посреди всеобщей и всенародной вольности, не должны ли представляться жалостными такие люди, кои жертвуя жизнию за соблюдение вольности всенародной сами подвержены всегдашнему порабощению военного устава!
For Sir Edward Coke will inform us,(e) that it is one of the genuine marks of servitude, to have the law, which is our rule of action, either concealed or precarious: “misera est servitus ubi jus est vagum aut incognitum.” Nor is this state of servitude quite consistent with the maxims of sound policy observed by other free nations. For the greater the general liberty is which any state enjoys, the more cautious has it usually been in introducing slavery in any particular order or profession. These men, as baron Montesquieu observes,(f) seeing the liberty which others possess, and which they themselves are excluded from, are apt (like eunuchs in the eastern seraglios) to live in a state of perpetual envy and hatred towards the rest of the community, and indulge a malignant pleasure in contributing to destroy those privileges to which they can never be admitted. Hence have many free states, by departing from this rule, been endangered by the revolt of their slaves; while in absolute and despotic governments, where no real liberty exists, and consequently no invidious comparisons can be formed, such incidents are extremely rare <…>.
Бедственное заподлинно там водворяется рабство, говорит Сарр Эдуард Кок, где право человека не установлено, не известно, и сорокоустными молитвами получаемо бывает. Misera est servitus, ubi jus est vagum, incognitum, et precarium. Ниже такое состояние рабства согласно и с правилами той здравой политики, которая у всех вольных народов наблюдается. Ибо чем большая и всеобщая где вольность есть народа, тем с большею предосторожностию поступать должно при введении рабства в известное какое либо состояние и сообщество людей. В противном [с. 201] случае, как утверждает Барон Монтескю, подверженные сему жребию люди, видя что другие наслаждаются свободою, а они ее лишены, станут на подобие восточных Евнухов жить во всегдашней зависти, и ненавидить за то самое прочих людей, что они не могут пользоваться равномерными с ними выгодами, и будут завсегда чувствовать внутренно злобное удовольствие в истреблении тех преимуществ, к коим они сами не могут быть допущены. От сего происходит то, что многие вольности государства по отступлении от сего правила приведены были в опасность мятежную от тех самих людей, коих они учинили невольниками. Сии произшествия в деспотических и самодержавных правлениях очень редки. Ибо в таких государствах, где прямой вольности никто не имеет, там завидливого и сравнения между людьми не бывает <…>.
He endeavoured to strengthen himself against her, by taking a foreign army into pay, and by signing a charter, in which he acknowledged his being elected king by the clergy and people. He also confirmed the rights of the church, abolished the forest laws <…>.
<…> принужден он был взять чужестранное войско на свое жалованье, и подписать грамоту, в которой признано было, что он был избран Королем от духовенства и народа; и для того утвердил права церковныя, уничтожил прежние законы <…>.
The king, who paid no regard to the constitution of England, met with many mortifications from his parliament and people, who at length obliged him to renew the two charters; which was done in Westminster-hall in the following manner, viz. the peers being assembled in the presence of the king, each holding a lighted taper, the archbishop of Canterbury denounced a terrible curse against those who should violate the laws, or alter the constitutions of kingdom.
Генрик, который ни мало не старался о состоянии Англии, усмотря великия негодования оказываемыя ему от парламента и народа, напоследок принужден был возобновить упомянутыя две грамоты. Сие возобновление произходило в Вестминстерской палате следующим образом: Когда Перы собрались в оную палату, куда и сам Король прибыл, то все зажгли по факелу: тогда Архиепископ Кантербурской начал произносить страшную клятву на тех, кои бы покусились нарушить законы, или переменить учреждения Королевства.
The constitution of Neuchatel is a limited monarchy. The machine of this government is indeed actuated by such nice springs, and its wheels are so exceedingly complicated, that it is very difficult for a stranger to distinguish, with any degree of accuracy, the prerogatives of the sovereign, and the franchises of the people: particularly as some even of their most important privileges, depend upon mutual acquiescence and immemorial custom, and not upon any written laws.
Нейшательское правление есть ограниченное Монархическое. Машина сего правления движется столь нежными пружинами, и различныя ея колеса так устроены, что весьма трудно чужестранцу точно различить преимущества верховной власти с народными правами; по тому более, что некоторыя из самых знатных их преимуществ зависят от взаимнаго согласия и обыкновений никаким законом неписанных.
The council of state is invested with the ordinary administration of government; has the superintendence of the general police; and is entrusted with the execution of the laws. The members are nominated by the sovereign; and are not limited to any particular number. The prince has no power but in conjunction with this council; in which he is always considered as personally presiding: and the power of the president is only to convoke the assembly, to propose the subject of their consideration, to collect the votes, and to decide when the voices are equal.
Штатской совет должен смотреть над управлением дел, над [с. 92] всеобщим благоустройством и наблюдением законов. Члены его определяются от Государя: число не ограничено. Власть Государя исполняют Министры сего совета, в котором они всегда числятся председателями, и Президент не имеет никакой другой власти, как только созвать собрание, предложить причину онаго, собрать голоса и объявить, равны ли или нет.