Le corps politique, pris individuellement, peut être considéré comme un corps organisé, vivant, & semblable à celui de l’homme. Le pouvoir souverain représente la tête ; les lois & les coûtumes sont le cerveau, principe des nerfs & siége de l’entendement, de la volonté, & des sens, dont les juges & magistrats sont les organes ; le commerce, l’industrie, & l’agriculture, sont la bouche & l’estomac qui préparent la subsistance commune ; les finances publiques sont le sang qu’une sage économie, en faisant les fonctions du cœur, renvoye distribuer par tout le corps la nourriture & la vie ; les citoyens sont le corps & les membres qui font mouvoir, vivre, & travailler la machine <…>.
Общество народное взяв нераздельно, можно представить телом чувствительным, живущим и подобным человеческому. Власть вышняя представляет голову; узаконения и привычки суть мозг, начало каналов и престол разсудка, воли и чувств, судьи и правители суть их гласы. Торговля, выдумка и хлебопашество суть рот и желудок, приготовляющие общее существование; доходы народные суть кровь, которою разумное хозяйство, исправляя должность сердца, разливает по всему телу пищу и жизнь; граждане суть тело и члены, коими движется, живет и работает все общество <…>.
Il est important de remarquer que cette grande regle de justice, par rapport à tous les citoyens, peut être fautive avec les étrangers ; & la raison de ceci est évidente : c’est qu’alors la volonté de l’état, quoique générale par rapport à ses membres, ne l’est plus par rapport aux autres états & à leurs membres, mais devient pour eux une volonté particuliere & individuelle, qui a sa regle de justice dans la loi de nature, ce qui rentre également dans le principe établi : car alors la grande ville du monde devient le corps politique dont la loi de nature est toûjours la volonté générale, & dont les états &peuples divers ne sont que des membres individuels.
Нужно ли теперь примечать, что всякое правило правосудия достаточное в разсуждении сограждан, может быть худо в разсуждении чужестранцов и доказательство сего ясно; потому что тогда воля общества хотя общая в разсуждении своих членов, но не есть тоже в разсуждении других обществ и тех членов, а становится тогда для них волею участною, которая свое правило справедливости берет от закона природы, что так же равно входит в первоутвержденное правило: для того что тогда уже весь свет становится тело народное, котораго закон природы есть воля общая, и все общества и разные народы суть тогда уже его члены.
Toute societé politique est composée d’autres sociétés plus petites, de différentes especes dont chacune a ses intérêts & ses maximes ; mais ces sociétés que chacun apperçoit, parce qu’elles ont une forme extérieure & autorisée, ne sont pas les seules qui existent réellement dans l’état ; <…> Ce sont toutes ces associations tacites ou formelles qui modifient de tant de manieres les apparences de la volonté publique par l’influence de la leur. La volonté de ces sociétés particulieres a toûjours deux relations ; pour les membres de l’association, c’est une volonté générale ; pour la grande societé, c’est une volonté particuliere, qui très-souvent se trouve droite au premier égard, & vicieuse au second. Tel peut être prêtre dévot, ou brave soldat, ou patricien zélé, & mauvais citoyen. Telle délibération [p. 339] peut être avantageuse à la petite communauté, & très-pernicieuse à l’état. Il est vrai que les sociétés particulieres étant toûjours subordonnées à celles qui les contiennent, on doit obéir à celle-ci préférablement aux autres, que les devoirs du citoyen vont avant ceux du sénateur, & ceux de l’homme avant ceux du citoyen <…>.
Всякое сообщество народное состоит из других малых обществ, имеющих каждое свои пользы и свои положения; но сии общества видимыя всеми имеющие каждое свой вид и установление, не одни только существуют в сообществе народном. <…> Сии разныя согласия тайныя или явныя, переменяют вливанием своей воли разными образами виды воли общенародной. Воля сих участных обществ имеет две склонности; к членам согласия, тогда она воля общая, к большему сообществу, тогда она воля участная, весьма часто случающаяся справедлива к первому и вредна к другому. Так может быть, набожный священник, отважный солдат, усердный человек отечеству и худой гражданин. Так одно рассуждение может быть выгодно малому обществу и весьма пагубно большему. Правда, что участныя общества покорены всегда большему, что должность гражданина предидет всегда должности сенаторской и должность человека должности гражданской <…>.
Ces prodiges sont l’ouvrage de la loi. C’est à la loi seule que les hommes doivent la justice & la liberté. C’est cet organe salutaire de la volonté de tous, qui rétablit dans le droit l’égalité naturelle entre les hommes. C’est cette voix céleste qui dicte à chaque citoyen les préceptes de la raison publique, & lui apprend à agir selon les maximes de son propre jugement, & à n’être pas en contradiction avec lui-même. C’est elle seule aussi que les chefs doivent faire parler quand ils commandent ; car si-tôt qu’indépendamment des lois, un homme en prétend soûmettre un autre à sa volonté privée, il sort à l’instant de l’état civil, & se met vis-à-vis de lui dans le pur état de nature où l’obéissance n’est jamais prescrite que par la nécessité.
Сии чудеса суть дела узаконения. Одному лишь узаконению должны люди правосудием и вольностию. А все спасительный глас воли общей возстанавливает в праве между людьми природное равенство человечества. Все глас сей небесный сказывает всякому гражданину правила нужды народной, научает его поступать по законам собственного своего разсудка, и не быть в противоречии самому с собою. Им одним должны говорить начальники, когда они повелевают. Кой бо час человек независимо от законов хочет покорить другаго своей воле, тот самый час он уже выходит из состояния гражданского и полагает себя против того в простой природе, в которой покорности нет, разве из нужды.
C’est beaucoup que d’avoir fait régner l’ordre & la paix dans toutes les parties de la république ; c’est beaucoup que l’état soit tranquille & la loi respectée mais si l’on ne fait rien de plus, il y aura dans tout cela plus d’apparence que de réalité, & le gouvernement se fera difficilement obéir s’il se borne à l’obéissance. S’il est bon de savoir employer les hommes tels qu’ils sont, il vaut beaucoup mieux encore les rendre tels qu’on a besoin qu’ils soient ; l’autorité la plus absolue est celle qui pénetre jusqu’à l’intérieur de l’homme, & ne s’exerce pas moins sur la volonté que sur les actions. Il est certain que les peuples sont à la longue ce que le gouvernement les fait être. Guerriers, citoyens, hommes, quand il le veut ; populace & canaille quand il lui plaît : & tout prince qui méprise ses sujets se deshonore lui-même en montrant qu’il n’a pas su les rendre estimables. Formez donc des hommes si vous voulez commander à des hommes ; si vous voulez qu’on obéisse aux lois, faites qu’on les aime, & que pour faire ce qu’on doit, il suffise de songer qu’on le doit faire. C’étoit là le grand art des gouvernemens anciens, dans ces tems reculés où les philosophes donnoient des lois aux peuples, & n’employoient leur autorité qu’à les rendre sages & heureux. De-là tant de lois somptuaires, tant de reglemens sur les mœurs, tant de maximes publiques admises ou rejettées avec le plus grand soin. Les tyrans mêmes n’oublioient pas cette importante partie de l’administration, & on les voyoit attentifs à corrompre les mœurs de leurs esclaves avec autant de soin qu’en avoient les magistrats à corriger celles de leurs concitoyens. Mais nos gouvernemens modernes qui croyent avoir tout fait quand ils ont tiré de l’argent, n’imaginent pas même qu’il soit nécessaire ou possible d’aller jusque-là.
Великое дело, восстановить порядок и тишину во всех частях правления; великое [c. 20] дело, чтоб общество было покойно и закон почитаем; но ежели ничево больше не сделано, во всем еще этом будет более видимого, нежели вещественного: и всегда будут худо слушаться правления, ежели оно то только наблюдать станет, чтоб его слушались. Ежели уметь людей употребить таковыми, каковы они суть, хорошо, еще больше того стоет уметь сделать каковыми нужно, чтоб они были; власть наивсемощнейшая та, которая проницает до внутренности человека и не меньше над волями, нежели над деяниями господствует. Известно, что народы со временем становятся такими, каковыми правление их делает; воинами, гражданами, людьми, ежели оно хочет; простолюдинами, подлыми, когда ему угодно: и всякий Государь, презирающий своих подданных безчестит самого себя, показывая, что он не умел их сделать достойными почтения; делай же людей, ежели ты хочешь повелевать людьми. Ежели хочешь, чтоб повиновались законам, сделай, чтоб их любили, и чтоб для исполнения должного довольно было вспомнить, что должно. В сем то состояла великая хитрость правления древних в те отдаленныя времена, когда Философы давали законы народам и власть свою на то лишь употребляли, чтоб сделать их разумными и благополучными. Оттуда произошло столько законов ограничивающих роскошь и сластолюбие, столько учреждений, касающихся до нравоучения, столько правил народных, принятых и отмененных с величайшим [с. 21] старанием. Самые тираны не забывали сея нужныя части правления, они такою же прилежностию старались портить нравы своих рабов, сколько правители изправлять своих сограждан: но наши нынешния правления, думая, что уже все сделали, когда собрали несколько денег, и не воображают, чтобы нужно или можно было дойти до тех пор.
Si le Souverain pouvoir est dans les mains une seule personne, on apelle ce Gouvernement Monarchie, si une Assemblée de quelques Citoyens choisis en est revêtu, on le nomme Aristocratie ; s’il réside dans tout le Peuple, c’est une Démocratie.
Ежели верховная власть находится в руках одной особы: то называют сие правление Монархическим. Ежели она поручена собранию некоторых выборных граждан: то оное называют Аристократиею. Ежели она состоит во всем народе: то сие именуется Демократиею.
Tous les Citoyens ayant déposé entre les mains d’une seule personé, ou d’une Assemblée, l’Autorité Souveraine, il faut nécessairement que celle-ci ait le droit de prescrire des règles générales et perpétuelles selon lesquelles chaque Membre de la Société doit se conduire ; et c’est ce qu’on apelle Lois.
Когда все граждане поручили в руки одной особе или одному собранию Государственную власть: то следственно надлежит, чтоб оная имела право предписывать общия и неприменныя правила, по которым каждой член общества должен поступать, и оныя называются Законами.
Ceux qu’un pareil sort retenoit dans les chaînes de leurs créanciers, échapent; il se trouve bien-tôt des chefs & des partisans de la sédition. On ne reconnoit plus l’autorité des Magistrats; & les Consuls qui étoient accourus pour arrêter ce désordre par leur présence, entourez du peuple en fureur, [p. 84] ne trouvent plus ni respect ni obéïssance dans le citoyen.
Те, кои равною судьбою ввержены были в оковы, освобождаются, вскоре учиняются предводителями и сообщниками возмущения, не признают боле власти начальников; и Консулы, кои к усмирению мятежа, представились среди ярящагося народа, не находят уже ни почтения, ни послушания в Гражданах.
Mais le peuple toujours inquiet, ne fit que changer de vûe & d’objet: il revint à la Loi Terentilla, & demanda au Senat qu’à la place de ces Jugemens arbitraires que rendoient les Magistrats, on établît enfin un corps de Loix connuës de tous les Citoyens, & qui servissent de regle dans la République, [p. 5] tant à l’égard du gouvernement & des affaires publiques, que par raport aux differends qui naissoient tous les jours entre les particuliers.
Le Senat ne s’éloignoit pas de cette proposition: mais quand il fut question de nommer les Législateurs, il prétendit qu’ils devoient être tous tirez de son Corps <...>.
<...> но всегда безпокойный Народ, покидая одни требовании, начинал другия с новым видом и намерением. Он паки возвратился к Терентиллову Закону, и требовал от Сената, чтоб на место самовластных Приговоров Правительских, выдано было Уложение с согласия всех Граждан, которое бы могло служить правилом, как во всенародных делах, так и в тяжбах, кои каждый день произходили между особноживущими.
Сенат не отдалялся от сего предложения; но в выборе Законодавцев он хотел, чтоб они все были из Благороднаго Общества.
<...> d’autres publioient que puis-qu’on avoit établi des Loix égales pour tous les citoyens, les dignitez devoient être communes entr’eux, & plusieurs des Chefs du peuple portoient déja leurs vûës jusques au Consulat réservé jusqu’alors au premier Ordre.
<...> другие же изъявляли, что когда для всех Граждан положены равные Законы, то [с. 149] Чины и Достоинства равно для всех должны быть общими в разпределении; и многие между Народными Начальниками присвоивали себе и самое Консульское Достоинство, которое до того времени вверяемо было особам только первой степени.
<...> comme les hommes ne cherchent ordinairement qu’à étendre leur autorité, les Censeurs s’attribuerent la réformation des moeurs. Ils prenoient connoissance de la conduite de tous les citoyens; les Senateurs & les Chevaliers étoient soûmis à leur censure comme le simple peuple; ils pouvoient chasser de ces [p. 138] compagnies ceux qu’ils en jugeoient indignes. A l’égard des Plebeïens qui par leur débauche ou leur paresse étoient tombez dans l’indigence, ils les réduisoient dans une classe inferieure, souvent même ils les privoient du droit de suffrage, & ils n’étoient plus réputez citoyens que parce qu’on les assujettissoit encore à payer leur part des tributs.
<...> по естественной в людях склонности разпространять власть свою, Ценсоры присвоили себе исправление нравов и обычаев. Они уведомлялись о поведении каждаго гражданина. Ценсорству их [с. 176] подсудны были сами Сенаторы и Рыцари равно как и простой Народ. Они властны были выгонять из сих обществ, кого они находили недостойным своего звания. Плебеяне, кои впадали в бедность от своей роскоши или лености, в страх другим теряли свои преимущества; ибо Ценсоры тогда переводили их в самую низкую степень Народа, часто к тому лишали их голоснова Права, и тогда назывались они Гражданами по тому только, что они не изключались от платежа положенной с них подати.
<...> il n’y avoit point de citoyen qui ne tremblât à l’aspect de leur Tribunal <...> En sorte que cette crainte salutaire étoit le soutien des Loix somptuaires, le noeud de la concorde, & comme la gardienne de la modestie & de la pudeur.
<...> не было Гражданина, который бы не трепетал пред их [Ценсоров] Трибуналом <...> [с. 177] А сей спасительный страх, поддерживал общеполезные Законы, укреплял согласие, и служил оградою воздержания и непорочности.
L’ambition & l’interêt firent éclater le ressentiment des premiers de Rome. On reprocha publiquement à Tiberius qu’il ne vouloit attribuer au peuple la disposition du Royaume d’Attalus, que pour s’en faire mettre la Couronne sur la tête. On l’accusa même de se vouloir faire le tyran de son propre pays; & il y en avoit qui publioient qu’il s’étoit saisi par avance du bandeau Royal, & de la robe de pourpre d’Attalus. Mais ces bruits injurieux, & qui venoient de l’animosité des Grands, ne convenoient guéres au caractere de Tiberius. Jamais personne ne fut plus Républicain que ce Tribun. Tout ce qu’il avoit fait au sujet du partage des terres, n’avoit eu pour objet que de rapprocher la condition des pauvres citoyens de celle des riches, & d’établir une espece [p. 371] d’égalité entre tous les citoyens.
Властолюбие и жадность к богатству воздвигли мщение Первоначальных в Риме. Явно укоряли Тиверия, что он отдавал Народу разпределение [с. 462] Аталовых Областей единственно в том виде чтоб возложить на себя Корону. Его обвиняли к тому, что он желал соделаться тираном своей отечественной Области; и некоторые разглашали, что он заране похитил к себе Царской венец и порфиру Аталову. Но сии несправедливые слухи произошедшие от злобы Вельмож, ни мало не сходствовали со нравом Тиверия. Ни когда ни кто Республиканин не мог иметь большей любви к Республике, какую сей Трибун доказывал. Все что он произвел касаясь до раздела земель, имело едину только цель, чтоб приближить состояние бедных к состоянию богатых, и возставить некторое равенство между всеми Гражданами.
La République Romaine observoit differentes formes de gouvernement à l’égard des differens peuples qui lui étoient soumis. Les Citoyens Romains <…> élisoient leurs Capitaines & leurs Magistrats. Ils décidoient eux-mêmes de la guerre & de la paix; & le droit de suffrage les rendoit participants de la souveraineté de l’Etat. Les peuples du Latium ou du Pays Latin, s’étoient donnez [p. 28] à la République, ou avoient été subjuguez par la force des armes. <…> quoiqu’ils fissent en quelque maniere partie de la République, & qu’ils en supportassent les charges, ils n’étoient point admis aux dignitez, & ils n’avoient pas même le droit de suffrage.
Римская Республика вмещала в себе разные образы правления, относительно к разным Народам ей подверженным. Граждане римские <…> [с. 33] сами себе избирали Полководцев и Правителей. Сами собою решили о войне и о мире; к тому право голоса делало их участниками в государственном Началовластии. Народы Латиума, или земли Латинской, частью отдались сами Республике, частью же покорены были силою оружия. <…> хотя они почитались некоторым образом членами Республики, и хотя соучаствовали в ея тягостях, однако не были приобщены к Чиноначальным Достоинствам [с. 34], ниже имели право голоса.
Du reste, chaque peuple du Latium étoit gouverné par un de ses citoyens élû à la pluralité des voix, qui sous le titre de Préteur leur administroit la Justice: & ce Préteur après être sorti de charge, étoit censé Citoyen Romain. Cette fonction lui servoit de titre de Noblesse, & ce privilege distinguoit ce canton des autres Pays qu’on appelloit les Provinces de la République <...>.
А в протчем каждый Народ Латинской был под правлением одного из своих Граждан, который избирался между ими по большинству голосов, и под титулом Претора давал им суд и расправу. По выходе же [с. 35] из своего звания сей Претор почитался Римским Гражданином. Причисление его к Римскому Гражданству служило ему доказательством дворянскаго Благорождения. Таковое преимущество отличало сию округу от других земель называвшихся Республическими Провинциям <...>.
Il y avoit long-temps <…> que ces peuples voisins de Rome demandoient la qualité de Citoyens Romains. Ils représentoient qu’ils payoient des tributs considerables; que dans la guerre leur pays seul fournissoit une fois plus de troupes que Rome & son territoire; que la République devoit en partie à leur valeur ce haut degré de puissance où elle étoit parvenue, & qu’il étoit juste qu’ils eussent part aux honneurs d’un Etat dont [p. 30] ils avoient étendu l’empire par leurs armes.
Уже из давна <…> сии Народы соседственные с Римом, требовали себе наименования Граждан Римских. Они представляли что они платят великие подати; что в войне Область их ставит в двое боле войска, нежели собирается в Риме и его окрестностях; что Республика долженствует частью их мужеству сию высокую степень власти на которой она находится; и что по справедливости они должны иметь участие в преимуществах [с. 36] Государства, коего Владычество они разпространили своим оружием.
Les gens de bien comme Caton, Ciceron, Catulus & plusieurs autres, tous zélez Républicains, regardoient cette puissance excessive de quelques citoyens, leurs richesses immenses, & l’attachement particulier des armées pour leurs Generaux, comme la ruine de la liberté. Ils ne pouvoient souffrir que sous [p. 262] prétexte de servir leur patrie, ces Grands se perpetuassent dans des Charges dont l’autorité suprême les exposoit à la tentation de se rendre les maîtres.
Добродетельные люди, как Цицерон, Катон, Катул и многие другие ревностные Республикане, почитали сие чрезмерное великомощество некоторых Граждан, их неизчетныя богатствы, и особую привязанность войск к своим Полководцам, гибелью вольности. Они не могли сносить чтоб под видом принесения услуг своему Отечеству, сии Вельможи навсегда оставались в должностях, с которыми соединенная Высочайшая власть приводила их к безпрестанному покушению соделаться вечными Властителями.
Rome qui d’abord n’avoit connu que deux sortes de Citoïens, se trouva alors divisée en trois ordres differens, qu’Ausone a compris dans ce vers. Martia Roma triplex, equitatu, plebe, Senatu. [p. 462] Les Chevaliers originairement faisoient partie du Peuple, mais c’en étoit la partie la plus considerable. Comme les Senateurs étoient tirez du Corps des Patriciens, & par leur dignité se trouvoient les premiers de cet Ordre. Mais après que toutes les dignitez de la République furent devenuës communes entre tous les Citoïens, le bien seul en fit insensiblement toute la difference; on détermina quel bien devoit avoir un Citoïen pour être compris dans le rolle des Chevaliers, ou étant Chevalier pour pouvoir être élû Senateur. Senatorum gradum, dit Seneque, Census ascendere facit. Les Patriciens furent compris dans ce Reglement comme les autres Citoïens, & quelque merite qu’ils eussent d’ailleurs, c’étoit les biens de la fortune qui décidoient de leur rang.
Рим, который в начале имел только два рода Граждан, разделился тогда на три разныя степени, кои Авзоний описал кратко в следующем стихе: Martia Roma triplex, Equitatu, Plebe, Senatu. Рыцари в начале составляли часть Народа, но сия часть почиталась знатнейшею: подобно как Сенаторы, избранные из общества Патрикиев, почитались по своему Чину первыми в Патрической степени. Но когда все Республические Достоинствы соделались общими [л5. 4 об] между всеми Гражданами, то едино богатство не чувствительным образом делало в том все разности. Определено было точное количество стяжания, какое надлежало иметь Гражданину чтоб войти в список Рыцарей; или какое надлежало иметь Рыцарю чтоб он мог быть избран в Сенаторы. Senatorum gradum, говорит Сенека, census ascendere facit. Патрикии были включены в сей устав так как и другие Граждане; и хотя бы они имели в протчем наилучшия достоинствы, едино только [л5. 5] богатство решило их удостоение.
Северныя страны тогда гораздо народнее были нежели ныне, ибо вера позволяла [л. 6. об.] на множество жен жителям свобода оставлялась, больше в государстве подданных населять <...>.