Il n’est pas étonnant qu’on n’ait point d’histoire ancienne profane au-delà d’environ trois mille années. Les révolutions de ce globe, la longue & universelle ignorance de cet art qui transmet les faits par l’écriture, en sont cause : il y a encore plusieurs peuples qui n’en ont aucun usage. Cet art ne fut commun que chez un très-petit nombre de nations policées, & encore étoit-il en très-peu de mains.
Il y a des nations qui ont subjugué une partie de la terre sans avoir l’usage des caracteres.
Не удивительно, что Светская древняя История содержит только около трех тысяч [с. 5] лет. Причиною тому разныя перемены по всему земному шару, различной язык, и всеобщее незнание, писанием сообщать о делах своих потомству. И поныне еще многие народы писать не умеют; а прежде оное искусство известно было у самого малаго числа народов, и то некоторым очень немногим людям.
Многие народы обладали неприятельскими землями, не зная и употребления писмен.
Il nous apprend comment étoient armés tant de peuples différens que ce monarque traînoit après lui : aucun n’est oublié, du fond de l’Arabie & de l’Egypte, jusqu’au delà de la Bactriane & de l’extrémité septentrionale de la mer Caspienne, pays alors habité par des peuples puissans <…>.
On voit avec étonnement que ce prince possédoit autant de terrein qu’en eut l’empire romain ; <…>.
От него мы ведаем, как было вооружено такое множество разных народов, коих влек сей монарх за собою. Ни один народ не забыт в описании Иродотовом, начав от самой глубины Арабии и Египта, до живущих за пределами бактрияна и северной части Каспийского моря, где прежде обитали могущие народы <…>.
Мы видим с удивлением Государя сего обладающего не меньшим пространством земель Римской империи.
Après cette guerre du Péloponnèse, décrite par Thucydide, vient le tems célebre d’Alexandre, prince digne d’être élevé par Aristote, qui fonde beaucoup plus de villes que les autres n’en ont détruit, & qui change le commerce de l’Univers. De son tems, & de celui de ses successeurs, florissoit Carthage ; & la république romaine commençoit à fixer sur elle les regards des nations. Tout le reste est enseveli dans la Barbarie : les Celtes, les Germains, tous les peuples du Nord sont inconnus.
После сей Пелопоннезской войны, описанной Туцидидом, следует славное время Александра, Монарха достойнаго учителя своего Аристотеля, которой гораздо больше создал городов, нежели другие раззорили, и которой пременил союзы всей вселенной. Во времена Александровы и преемников ево, процветала Карфагена, и Римская республика начинала привлекать к себе глаза других народов; прочие же все погруженные в варварстве, Целты, Германцы, северные народы, были не известны.
Enfin la grande utilité de l’histoire moderne, & l’avantage qu’elle a sur l’ancienne, est d’apprendre à tous les potentats, que depuis le XV. siecle on s’est toujours réuni contre une puissance trop prépondérante. Ce système d’équilibre a toujours été inconnu des anciens, & c’est la raison des succès du peuple romain, qui ayant formé une milice supérieure à celle des autres peuples, les subjugua l’un après l’autre, du Tibre jusqu’à l’Euphrate.
Наконец главная польза новой истории и преимущество пред древней то, что она открывает владетелям как с XV. века всегда Государи постановляли между собою союзы против тех государств, которыя превосходны были силою пред прочими. Наблюдение равновесия в государствах не было никогда известно в древности: сие то самое причиною было, что удалося Римлянам, собрав превосходную пред всеми армию, обладать народами, от Тибра до Евфрата покоряя их один после другаго.
Mais en se modélant en général sur ces grands maîtres, on a aujourd’hui un fardeau plus pesant que le leur à soutenir. On exige des historiens modernes plus de détails, des faits plus constatés, des dates précises, des autorités, plus d’attention aux usages, aux lois, aux mœurs, au commerce, à la finance, à l’agriculture, à la population.
Последуя вообще всем оныс великим учителям, мы имеем гораздо более трудностей, нежели они: от нынешних Историков требуется более подробностей в приключениях, более удостоверения, точнейших ссылок и доказательств, более примечания к узаконениям, поведениям, обычаям, купечеству, государственным доходам, хлебопашеству и к умножению народа.
<…> желают, чтобы ты водил с собою читателя своего по всей долготе Африки, по краям Индии и Персии, ожидают от тебя известия о правах, узаконениях и поведениях сих народов, Европе неизвестных.
Веки варварства, последовавшие падению Римской империи, погрузили почти все народы в глубочайший мрак невежества.
Il est important de remarquer que cette grande regle de justice, par rapport à tous les citoyens, peut être fautive avec les étrangers ; & la raison de ceci est évidente : c’est qu’alors la volonté de l’état, quoique générale par rapport à ses membres, ne l’est plus par rapport aux autres états & à leurs membres, mais devient pour eux une volonté particuliere & individuelle, qui a sa regle de justice dans la loi de nature, ce qui rentre également dans le principe établi : car alors la grande ville du monde devient le corps politique dont la loi de nature est toûjours la volonté générale, & dont les états &peuples divers ne sont que des membres individuels.
Нужно ли теперь примечать, что всякое правило правосудия достаточное в разсуждении сограждан, может быть худо в разсуждении чужестранцов и доказательство сего ясно; потому что тогда воля общества хотя общая в разсуждении своих членов, но не есть тоже в разсуждении других обществ и тех членов, а становится тогда для них волею участною, которая свое правило справедливости берет от закона природы, что так же равно входит в первоутвержденное правило: для того что тогда уже весь свет становится тело народное, котораго закон природы есть воля общая, и все общества и разные народы суть тогда уже его члены.
<…> preuve invincible que la volonté la plus générale est aussi toûjours la plus juste, & que la voix du peuple est en effet la voix de Dieu.
Доказательство непреоборимое, что воля общественнейшая есть всегда наисправедливейшая, и что глас народа есть подлинно глас божий.
Il ne s’ensuit pas pour cela que les délibérations publiques soient toûjours équitables ; elles peuvent ne l’être pas lorsqu’il s’agit d’affaires étrangeres ; j’en ai dit la raison. Ainsi, il n’est pas impossible qu’une république bien gouvernée fasse une guerre injuste. Il ne l’est pas non plus que le conseil d’une démocratie passe de mauvais decrets & condamne les innocens : mais cela n’arrivera jamais, que le peuple ne soit séduit par des intérêts particuliers, qu’avec du crédit & de l’éloquence quelques hommes adroits sauront substituer aux siens. Alors autre chose sera la délibération publique, & autre chose la volonté générale. Qu’on ne m’oppose donc point la démocratie d’Athenes, parce qu’Athenes n’étoit point en effet une démocratie, mais une aristocratie très-tyrannique, gouvernée par des savans & des orateurs.
Не следует же из сего, чтоб все разсуждения народныя были всегда справедливы; они могут быть несправедливы в разсуждении дел чужестранных; я уже сказал почему. И так не невозможное дело, чтоб республика не воевала иногда несправедливо. Чтоб совет Демократический не обвинил когда неповинных. Но сие никогда не случится, ежели народ не обманут пользами участными людей хитрых, умеющих поверенностию и красноречием собственныя свои пользы показать народу общими. Тогда уже другое будет рассуждение народное и воля общая. И так непротиву полагай мне никто Демократическое правление в Афинах, потому что в Афинах в самой вещи не было Демократического правления, но Аристократическое тиранское и управляющееся учеными и красноречивыми.
En établissant la volonté générale pour premier principe de l’économie publique & regle fondamentale du gouvernement, je n’ai pas cru nécessaire d’examiner sérieusement si les magistrats appartiennent au peuple ou le peuple aux magistrats, & si dans les affaires publiques on doit consulter le bien de l’état ou celui des chefs. Depuis long-tems cette question a été décidée d’une maniere par la pratique, & d’une autre par la raison ; & en général ce seroit une grande folie d’espérer que ceux qui dans le fait sont les maîtres, préféreront un autre intérêt au leur. Il seroit donc à propos de diviser encore l’économie publique en populaire & tyrannique. La premiere est celle de tout état, où regne entre le peuple & les chefs unité d’intérêt & de volonté ; l’autre existera nécessairement par-tout où le gouvernement & le peuple auront des intérêts différens & par conséquent des volontés opposées. Les maximes de celle-ci sont inscrites au long dans les archives de l’histoire & dans les satyres de Machiavel. Les autres ne se trouvent que dans les écrits des philosophes qui osent reclamer les droits de l’humanité.
Утвердя волю общую начальным положением хозяйства народнаго, и правилом основательным правления я не щел нужным изпытать прилежнее, правители ли принадлежат народу? Или народ правителям? И в делах народных, на добро ли общества или на добро начальников смотреть должно? Давно уже сей вопрос разрешен с одной стороны опытом, с другой стороны разсудком; и великое бы дурачество было вообще надеяться, чтоб те, которые действительно властители, предпочли чужую пользу своей. К стате сего надобно еще разделить хозяйство на народное и утеснительное. Первое есть всего общества, где царствует между народом и начальников единственность пользы и воли; второе неизбежно пребывать будет всегда там, где правление и народ будут иметь пользы разныя, следствием и воли противуположенныя. Правило сего пространно [c. 14] описаны в историях и сатирах Maxиавеля, прочия находятся только в сочинениях тех Философов, которые дерзали возстановлять права человечества.
Mais quoique le gouvernement ne soit pas le maître de la loi, c’est beaucoup d’en être le garant & d’avoir mille moyens de la faire aimer. Ce n’est qu’en cela que consiste le talent de régner. Quand on a la force en main, il n’y a point d’art à faire trembler tout le monde, & il n’y en a pas même beaucoup à gagner les cœurs ; car l’expérience a depuis long-tems appris au peuple à tenir grand compte à ses chefs de tout le mal qu’ils ne lui font pas, & à les adorer quand il n’en est pas haï. Un imbécille obei peut comme un autre punir les forfaits : le véritable homme d’état sait les prévenir ; c’est sur les volontés encore plus que sur les actions qu’il étend son respectable empire.
Но хотя правление не есть властитель закона, однако довольно быть защитником его и иметь тысячу способов сделать его любезным; в сем только состоит дар царствования. Когда имеешь силу в руках, великая ли хитрость, чтоб весь свет дрожал, и мудрено ли уловить сердца; опыт сему давно уже нас научил, что народ своим начальникам часто приписывает больше зла, нежели они когда ни есть ему сделали, и обожает их, когда только не ненавидит. Малоумный также может наказывать за преступления, когда только слушаются его; а прямо государственный человек умеет их упреждать, и больше над волями, [c. 18] нежели над делами распространяет власть свою почтения достойную.
III. Eben um diese Zeit aber brechen im Herzen des Reichs schwere Unruhen aus, welche von dem Missvergnügen des Grossen und des Volks, oder der sogenanten Fronde, gegen die Regierung einer ausländischen Regentin und eines ausländischen Ministers, entstehen. Den ersten Sturm veranlasset die Festsetzung einiger Parlaments-Herren [Aug. 26].
III. Но в самое сие время произошли внутри государства великия смятения от негодования вельмож и народа, или так называемых пращников (Frondeurs), недовольных правительством чужестранныя Государыни и чужестраннаго министра. Первое смятение произошло от задержания под караулом некоторых Парламента членов [Авг. 26].