Разговоры Фокионовы о сходности нравоучения с политикою

Athenes n'avoit plus de ces Citoyens à la fois hommes d'Etat dans la Place publique ou dans le Senat, & Capitaines à la tête des armées. Les uns se destinoient aux emplois militaires, les autres aux fonctions civiles, & depuis ce partage, les talens & la République étoient également dégradés.

Афины не имели уже таких мужей, которые вдруг были б и государственные люди в народных собраниях, или в сенате, и полководцы над войсками. Одни в знатность себя приводили в чинах воинских, дргуиеж в должностях гражданских, а по таком разделении как таланты, так и республика в равном находилися упадке.

Que la Politique est une science dont les principes sont fixes. Sa premiere regle est d’obéir aux loix naturelles. L’autorité que les passions usurpent, est la source de tous les maux de la Société. La politique dois les soumettre à l’Empire de la Raison. <…> Peut-être nos citoyens ne sont-ils pas assez dépravés pour mépriser constamment sa philosophie : si nous la consultions, nous ressemblerions bientôt à nos pères; nous verrions bientôt renaître des Miltiade , des Aristide, des Thémistocle, des Cimon, et une république digne de ces grands hommes.

Что политика есть такая наука, которой началы суть непременны. Первое ея правило велит повиноваться законам естественным. Власть страстьми похищаемая, есть източник всех зол в обществе. Политика должна страсти покорять владычеству разума. <…>. Может быть граждане [с. 2] наши не дошли еще до такой развратности, чтоб постоянно презирали они его философию: ежелиб мы по ней поступали, скороб мы на предков своих походить стали; увидилиб мы немедленно возраждаемых Милтиадов, Аристидов, Фемистоклов, Кимонов, и Республику сих великих мужей достойную.

Nous fûmes punis de nos injustices par la révolte ou la défection de nos Alliés, & au lieu d’ouvrir les yeux & de nous corriger, nous espérâmes de pouvoir être injustes impunément, & nous recourûmes à la force <…>.

Наказаны мы за неправды бунтом или отступлением наших союзников, и вместо того, чтоб осмотреться и себя поправить, мы уповали за возможно быть неправедными без страха, и прибегнули к насильству.

Les Grecs étoient devenus eux-mêmes leurs plus grands ennemis; & ce que chaque République fait depuis ce moment fatal pour conserver sa liberté ou se rendre plus puissante, c’est précisément ce qui la perd.

Греки стали сами себе величайшие враги; и что с того времени злоключимаго каждая республика делает для сохранения своей вольности или для привидения себя в большую силу, то самое точно и ведет их к погибели.

Je commence, continua-t-il, à me lasser de cette philosophie oisive, qui n’enseigne que de stériles vérités, ou plutôt d’ingénieuses rêveries sur la formation de l’Univers, & la nature des Dieux & de notre ame; on sçait bientôt à quoi s’en tenir sur tout cela. Les hommes après tout sont faits pour vivre en société; c’est à leurs mains à préparer leur bonheur <…>.

Я начинаю, продолжал он, скучать тою праздною философиею, которая обучает только безплодным истинам, или паче хитросплетаемым бредням о создании мира, и о существе богов и души нашей; скоро можно узнать, чего по всему тому держаться должно. А люди, оставя все то, сотворены для общежительства; руками своими надобно им заготовлять их щастие.

Une politique froide & sans imagination, n’est propre qu’à engourdir les Citoyens <…>.

Политика холодная и без воображения годна только к оцепенелости граждан.

La Politique, Aristias, est la médecine des Etats, & cette médecine n’a pas moins besoin que l’autre de connoissances & de méditations. Avant que d’imaginer tant de choses pour faire fleurir notre Patrie, avez-vous commencé par vous demander a vous-même, [p. 14] pourquoi les hommes ont consenti à renoncer à cette indépendance avec laquelle ils sont nés, & établi entr’eux un Gouvernement, des Loix & des Magistrats?

Политика, Арист, есть врачество областей, и врачество то не меньше перваго требует знания и прлежнаго внимания. Прежде вымышления стольких способов к процветанию нашего отчества, начинались вы у себя самого спрашивать, для чего люди согласилися отрещися от той независимости, с которою они родилися, и установили они между собой, правление, законы и градоначальников?

Puisque la Société a, selon les lieux & les temps, des besoins différents ; puisque de nouvelles circonstance & une révolution rendent souvent un peuple si différent de lui-même, la principale attention de la politique ne devroit-elle pas être de varier ses principes & sa conduite? Qu’elle varie la maniere d’appliquer ses principes, j’y consens, répondit Phocion, [p. 19] puisque tous les peuples qui setrompent, ne sont pas dans la même erreur, & que les uns sont plus ou moins, éloignés que les autres du chemin qui conduit au bonheur.

А когда общество по местам и по временам имеет разныя нужды; когда новыя обстоятельства, [c. 22] и некоторая перемена часто делают, что народ сам на себя уже не походит, по тому главное внимание Политики не должноль состоять в том, чтоб отменять свои начала и свое поведение? Пусть отменяет она образ употребления своих начал, я на то согласен, ответствовал Фокион, для того, что все народы себя обманывающие, не в одинаковом заблуждении бывают, и одни перед другими или меньше или больше удалены от пути ведущаго к благополучию.

Ses loix faites pour réprimer nos passions, ne tendirent qu’à développer & affermir les loix mêmes que l’Auteur de la nature nous prescrit par le ministere de la raison dont il nous a doués, & qui est le Magistrat suprême & seul infaillible des hommes.

Законы его, выданные на воздержание наших страстей, клонилися к открытию и утверждению тех самых законов, которые Творец естества нам предписал, способом разума нам дарованнаго, который вышший есть градоначальник и един не погрешающий в человеках.

Le terme de la Philosophie, c’est de connoître notre condition, & d’être assez sages pour nous tenir sans orgueil & sans bassesse à la place qui nous est assignée.

Слово философия состоит в знании нашего состояния и в старании быть довольно мудрым, дабы содержать себя без гордости и без подлости в том месте, которое для нас определено.

Les Sophistes pourront déclamer contre les droits de la raison en faveur des passions, quand ils pourront nous faire appercevoir les grands avantages qu’une République retire de l’avarice, de la prodigalité, de la paresse, de l’intempérance, de l’injustice de ces Citoyens & de ses Magistrats.

Мудрецы могут вопить против прав разума, защищая страсти, когда могут они примечать нам великия те пользы, которыя республика получает от скупости, от разточения, от лености, от невоздержности, от неправосудия своих граждан и своих градоначальников.

L’histoire des siécles passés instruit le nôtre de cette vérité, & nous servirons à notre tour de leçon à nos neveux. Examinez ces révolutions qui ont détruit tant d’Empires; ce sont autant de voix par lesquelles la Providence crie aux hommes: Défiez-vous de vos passions, elles ne vous flattent que pour vous tromper.

История минувших веков научает наш век той истинны, и мы по очереди своей послужим примером нашим потомкам. Разсмотрите все премены, которыя столько Имперей разорили, не столькож ли представляют они гласов, которыми Провидение вещает людям: Не доверяйте страстям вашим; они льстят вам только для обмана вас же.

J’ai jetté les yeux sur un plus grand théâtre, & j’ai vû les passions, comme autant de furies, porter la désolation dans toute la terre, changer les Magistrats en ennemis de la société, fouler aux pieds les loix les plus saintes de l’humanité, & détruire dans un instant: les Empires les plus formidables. <…> [p. 40]. Je n’ose, Phocion, marcher sans votre secours ; je n’ose entrer seul dans le sanctuaire de cette politique sublime, qui n’a d’autre instrument, ni d’autre appui que la vertu; je craindrois de le profaner.

Поглядел я на больший еще того позор и увидел страсти, как фурии, наносящие разорения по всей земле; переменяющия градоначальников в неприятелей обществу; попирающия под ноги святейшие человеколюбия законы; разрушающия в миг сильнейшия Империи. <…>. Не смею я, Фокион, далее поступать без вашей помощи; не смею я один войтить во святилище политики, которая другова орудия, ни другия подкрепы не имеет, как только добродетель.

<…> cependant c’est dans le sein des familles que des peres tendres & prudens ont donné le premier modéle des loix & de la société. Nous disons que c’est dégrader les Magistrats, que de les occuper de nos soins domestiques ; mais en effet nous ne voulons qu’avoir impunément de mauvaises mœurs.

Однако не инде как в недрах семейства нежные и умные родители выдали первый образ законов и общества. Мы говорим, что безчестноб градоначальникам было, когдаб их упражняли попечениями домашними; но в самом деле мы чрез то желаем только быть злонравны не бояся наказания.

J’ai souvent entendu raisonner Platon sur cette matiere. Il blâmoit la Monarchie, la pure Aristocratie & le Gouvernement populaire. Jamais, disoit-il, les loix ne sont en sûreté sous ces administrations, qui laissent une carriere trop libre aux passions. Il craignoit le pouvoir d’un Prince, qui, seul législateur, juge [p. 49] seul de la justice de ses loix. Il étoit effrayé dans l’Aristocratie, de l’orgueil & de l’avarice des Grands, qui croyant que tout leur est dû, sacrifieront sans scrupule les intérêts de la société à leurs avantages particuliers. Il redoutoit dans la pure Démocratie, les caprices d’une multitude toujours aveugle, toujours extrême dans ses desirs, & qui condamnera demain avec emportement ce qu’elle approuve aujourd’hui avec enthousiasme.

Многократо слыхал я Платона о сем разсуждавшаго. Он порицал монархию, чистую Аристократию и народное правление. Никогда, говорил он, законы надежны не бывают под сими правлениями, попущающими страстям излишнюю волю. Он боялся Государя, которой, как один законодавец, един судит и о правосудии его законов. Он ужасался от Аристократии по гордости и сербролюбивой скупости вельмож, которые мня что все им принадлежит, не сумняся на жертву предают пользы общества своим особливым прибыткам. Он опасался от прямаго народнаго правления своевольства черни всегда слепыя, всегда необузданныя в желаниях своих, осуждающия с яростию за утро то, что сего дни с возхищением выхваляла.

Transportez vous en Egypte, & vous verrez que si leur décadence a rendu inutile dans Lacédémone le sage gouvernement de Lycurgue; leur sainte austérité a autrefois purifié jusqu’au despotisme même. Les Rois d’Egypte n’avoient que les Dieux au-dessus d’eux, & ils partageoient en quelque sorte avec eux l’hommage de leurs sujets. <…>. Quelque terrible que dût être ce pouvoir sans bornes entre les mains d’un homme, les Egyptiens n’en éprouverent aucun effet funeste, parce qu’ils avoient des mœurs, & en donnerent à leur Maître. Il n’étoit point permis à ces Monarques tout-puissants d’être avares oisifs, prodigues ou voluptueux.

Перейдите в Египет, и увидите, ежели падение нравов в Лакедемонии учинило безполезным мудрое Ликургово правление, вопреки тому святая в Египет строгость, наперед сего очищала все даже до самовластия самаго. Цари Египетские, кроме богов никого над собою не имели, и почти делилися некоторым образом с богами в жертвоприношениях от своих подданных. <…>. Как страшна ни должна была быть неограниченная власть в руках единаго человека, Египтяне однако не претерпевали от того никакого действа [с. 64] бедственнаго, для того, что они имели благонравие, да и Государю своему оное преподавали. Не дозволено было тем всемогущим монархам быть скупыми, праздными, розточительными, роскошными.

Les loix toujours justes & impartiales, quoique faites par un seul homme, étoient également aimées & respectées par tous les ordres de l’Etat.

Законы всегда праведные и безпристрастные, хотя единым человеком издаваемые, были на равне и любимы и почитаемы от всех чинов государства.

Ces Tyrans, ces ambitieux dont la multitude admire la prospérité, gémissent en secret sous le poids de l’administration [p. 59] à laquelle ils ont la lâcheté insensée de ne pouvoir renoncer.

Тиранны ж оные, честолюбцы те, которых благополучию многие удивляются, стонут в тайне под игом управления, от котораго по безумной подлости отрещится они не могут.

Ce seroit un étrange Politique, qu’un Législateur, perſuadé qu’il suffit de faire des loix pour que les hommes obéissent. Il n’a encore rien fait quand’ il n’aura réglé que les droits de chaque Citoyen & donné des bornes fixes à la justice.

Странной был бы тот политик, как законодавец, удостоверивая себя что доволно только издать законы, чтоб люди оным повиновалися. Он ничего еще не сделал, когда учредил только права каждаго гражданина, и положил твердые пределы правосудию.

La Loi nous [p. 76] prescriroit à nous autres Athéniens la police la plus sage dans nos délibérations publiques, pour nous empêcher d'être inconsidérés, & nous forcer de peser & d’examiner avec maturité les intérêts de la Patrie; que si nous devenions prudens, ce seroit pour l’intérêt de nos passions, & non pour celui de la République. 

Tout Législateur qui ignore sur quelles vertus la justice, la prudence & le courage doivent être, pour ainsi dire, entés; tout Législateur qui ne sait pas préparer les hommes à les aimer & les pratiquer, verra que ses loix inutiles n’auront fait aucun bien à la Société.

Нам Афинянам [с. 91] закон предписывал бы самой мудрой порядок в собраниях народных, дабы воздержать нас от неразсудности, и принудить к зрелому уважению и разсматриванию польз отечества; и ежели мы от того сделаемся умнее, будет сие в пользу страстей наших, а не для республики. 

Всякой законодавец неведущий на каких добродетелях правосудие, мудрость и храбрость должны быть, так сказать, привиты; всякой законодавец, которой не умеет приготовить людей к тому, чтоб они законы любили и исполняли, увидит, что напрасные его законы никакого добра обществу не сделали.

Tout est alors perdu; il ne subsiste plus qu’un vain simulacre de République. A la place des loix méprisées, les passions regnent impérieusement, & les mœurs seroient atroces, si les ames étoient encore capables de conserver quelque force.

Тогда уже все погибло. Не остается уже как суетная тень республики. Вместо законов презренных страсти владычествуют повелительно, а нравы были бы преужасные, ежелиб души в состоянии находилися соблюсти в себе еще некоторую силу.

Mais les Dieux se sont réservés à eux seuls cette connoissance ; & puisque le [p. 110] privilége de juger nos pensées & nos intentions, s’il étoit accordé à un homme, établiroit sa tyrannie; puisqu’il ouvriroit une porte libre aux passions du Magistrat, peut-être plus funestes à la societé que celles du Citoyen; je voudrois que tous les hommes sussent persuadés de cette vérité importante, que la Providence, qui gouverne le monde, & qui voit les mouvemens les plus secrets de notre ame, punira le vice, & récompensera la vertu dans une autre vie.

Но боги такое знание соблюли для себя самих; а как дозволение судить наши мысли и намерения наши, ежелиб дано то было человеку одному, [c. 132] установилоб его тиранство; тем что отворилсяб тогда свободной путь страстям градоначальника, может быть бедственнейшим для общества, нежели страсти какого либо гражданина; для того желал бы я, чтоб все человеки удостоверены были о важной той истине, что Проведение, миром управляющее и видящее тайныя все души нашей движения, накажет за порок и наградит за добродетель в будущей жизни.

Il n’y a point, & il ne peut y avoir d’amour de la Patrie dans les Etats où il n’y a, ni tempérance, ni amour du travail : ni amour de la gloire, ni respect pour les Dieux. Le Citoyen, occupé de lui seul, s’y regarde comme un étranger au milieu de ses Concitoyens. Dans une République au contraire, où ces vertus sont cultivées avec soin, l’amour de la Patrie y naîtra de lui-même, & produira sans secours des fruits abondans.

Нет, и быть не может любви к отечеству в тех областях, где нет ни воздержанности, ни любви к трудам, ни любви к славе, ни почитания богов. Гражданин упражняющийся только сам собою, смотри там на себя, [c. 141] как на иностранца среди своих сограждан. А вопреки тому в которой республике оныя добродетели тщательно размножаются, там любовь к отечеству сама родится, и без помощи произносит плоды изобильные.

Comment s’est-il pû faire que des hommes, qui renoncerent à leur indépendance, & formerent des sociétés, parce qu’ils sentirent le besoin qu’ils avoient les uns des autres, n’ayent pas vû que les sociétés ont les mêmes besoins de s’aider, de se secourir, de s’aimer, & n’en ayent pas conclu sur le champ qu’elles devoient observer entre elles les mêmes régles d’ordre, d’union & de bienveillance, que les Citoyens d’une même bourgade ont entre eux? <…>. Excusons nos premieres Républiques de n’avoir connu pendant long-temps d’autre droit que celui de la force.

Как могло сделаться, что люди отрекшиеся от своей независимости и составившие общества, для того что почувствовали свои потребности каковы одни в других имели, не усмотрели, что общества такияж имеют потребности одно другому помогать, одно другое любить, и из того тотчас не заключили, что должны они между собой наблюдать равныя правила порядка, соединения и благоволения, как и граждане между собою одного какого нибудь селения? <…>. Извиним прежния наши республики, что долговременно не знали они инаго права, как токмо право силы.

Le Citoyen peut, à la rigueur, se passer d’amis, & ne pas craindre des ennemis, puisqu’il est sous la protection des Loix, & que le Magistrat est toujours à portée d’aller à son secours. En est-il de même d’une République? Tout ce que les passions produisent chaque jour d’absurdités, d’injustices & de violences entre les différens Peuples, ne prouve-t-il pas combien le droit des Nations est une sauve-garde peu sûre pour chaque société en particulier? L’Histoire n’est pleine que de révolutions aussi subites que bizarres.

Гражданин один может по строгости разсуждая обойтись без друзей, по тому что он находится под защитою законов, и что градоначальство всегда на [с. 153] помощь ему близко и готово. Но может ли тож быть с республикою? Толикия от страстей по все дни происходимые безумия, неправосудия и насильства, не доказывают ли сколь народныя права мало надежны для каждаго общества в особливости? История не наполнена, как пременами столь же скоропостижными, сколь и странными.

Je crois, mon cher Aristias, vous l’avoir [p. 135] dit, il y a quelques jours, l’ordre que l’Auteur de la nature a établi dans les choses humainés, ne permettra jamais que la fraude, l’injustice & la violence, qui ne sont entourées que d’ennemis ou d’esclaves, servent de fondement solide à la puissance d’un Etat.

Мне помнится, дорогой мой Арист, что за несколько дней я вам говорил, как порядок, Творцом естества установленный в делах человеческих, не допустит никогда, чтоб плутовство, неправосудие и насильство, окруженныя токмо или врагами, или невольными рабами, служили твердым основанием власти в государстве.

Mon cher Aristias, poursuivit Phocion, j’ai tâché de ramener à des principes fixes & certains, cette science qu’on nomme Politique, & dont les Sophistes nous avoient donné une idée bien fausse. Ils la regardent comme l’esclave ou l’instrument de nos passions; de-là l‘incertitude & l’instabilité de ses maximes; de-là ses erreurs, & les révolutions qui en sont le fruit. Pour moi, je fais de la politique le ministre de notre raison, & j’en vois résulter le bonheur des sociétés.

Дорогой мой Арист, продолжал Фокион, я старался по прежнему возстановить твердыя и надежныя начала той науки, которую называют политикою и о которой мудрецы дают нам понятие довольно ложное. Они [с. 165] признавают ее за рабыню или за орудие наших страстей; от того ненадежность и непостоянство в ея правилах; оттуда ея погрешности и премены, яко плоды оных; а я из политики делаю министра, то есть служителя нашего разума, и вижу от того произходящее благополучие обществ.

Leur caractere ne conserva ni force, ni noblesse, & leur voix est cependant comptée dans le Sénat & la Place publique.

В чинах их не осталося ни силы ни благородства; однако в сенате и в собраниях народных голоса их считаются.

Que nos riches Citoyens sont insensés de confier à d’autre qu’à eux-mêmes la garde de la République, & de ne pas prévoir qu’ils s’exposent à perdre cette liberté, ces richesses, cette oisiveté, ces plaisirs dont ils sont si jaloux.

Сколь безумны наши граждане, когда они мимо себя другим вверяют беречь республику и не предусматривают, что они отваживаются потерять те вольности, богатства, праздность [c. 171] веселия, о которых они столько ревнуют.

La [p. 151] loi qui permet qu’il se forme de grandes fortunes dans une République, condamne une foule de misérables à languir dans l’indigence, & la Cité n’est plus qu’un repaire de tyrans & d’esclaves jaloux & ennemis les uns des autres.

Закон дозволяющий делаться великим щастиям в республике осуждает премножество бедных стонать в нищете, а город тот не иное уже что есть, как вертеп тиранов и невольных рабов, которые друг другу завидуют и враждуют.

Quand les loix des mœurs subsistent, toutes les autres sont en sûreté ; mais leur décadence entraîne nécessairement la ruine du Gouvernement.

Когда законы о нравах наблюдаются, тогда прочие все в безопасности находятся; но упадок их неминуемо за собою влечет разорение правительства.

Si ce vice, après avoir corrompu le corps entier des Citoyens, régne avec autant d’effronterie que d’empire, vous ne feriez que l’irriter, & lui préparer une nouvelle victoire en l’attaquant de front.

Ежели порок тот испортив уже всю совокупность граждан, владычествует столь же безстыдно, сколь и самовластно, вы только его раздражалиб и заготовлялиб ему новую победу, ежелиб нападать стали на него прямо и явно.

<…> Magistrats & leurs Courtisanes font un trafic public du pouvoir de la Magistrature ; ils voyent d’un oeil indifférent, & peut-être avec joie, les maux de la Patrie, dont ils profitent ; le peuple [p. 164] jaloux, & fatigué de son oisiveté, ne veut vivre que des gratifications que lui prodigue l’Etat ; il regarderoit un Magistrat honnête homme & éclairé comme un tyran ; & ne se croyant libre qu’autant qu’il a la licence de tout faire impunément <…>.

<…> градоначальники [c. 197] наши и их любодейки явно торгуют властию градоначальства; смотрят они без жалости, а может быть и с радостию, на беды отечества, которыми они пользуются; народ и ревнуя и утомяся своею празностию, не хочет жить как награждениями, которыя область на него разточает; он градоначальника, человека добраго и просвещаннаго почитал бы тираном, и не чая себе быть вольным, как по елику он своевольство имеет делать все не бояся наказания.

Il fit des efforts inutiles pour les rappeller à leur ancienne vertu ; & au lieu de ce titre de fondateur d’une Monarchie puissante & florissante qu’il croyoit mériter, il vit avec chagrin qu’il n’avoit été que le corrupteur des Perses, & ne laissoit à ses successeurs qu’un Empire bien moins solidement affermi que celui qu’il avoit reçu de ses peres.

Тщетно он трудился возвратить их к древней их добродетели; и вместо того титла, что [c. 209] он основатель сильной и процветающей монархии, котораго мнил он быть себя достойным, с печалию усмотрел, что он был только повредитель Персов и не оставлял своим наследникам, как токмо Империю весьма с меньшею твердостию укрепленную, нежели та, которую получил он от своих предков.

Le Pilote d’un vaisseau déploye ou resserre tour à tour ses voiles. Tantôt il fuit la côte, tantôt il s’en approche. Là [p. 175] il jette l’ancre, ici il marche la sonde à la main, ailleurs il s’abandonne aux vents. De même l’homme d’Etat conforme toujours sa Conduite à la différence des situations où il se trouve.

Кормчий на корабле подымает и опускает свои парусы попеременно; иногда он бежит от берега, иногда к нему приближается; тут бросает он якорь, там идет измеривая ежеминутно глубину; в другом месте пускается по ветру. Подобно тому и человек государственной сообразует всегда свое поведение по разносте обстоятельств, в которых [c. 211] он находится.

Des mœurs austeres & mâles devoient servir de ressource contre la tyrannie. La mal étoit grand, mais les esprits étoient capables de supporter un plus grand reméde. Le courage vertueux des Athéniens s’indigna de la servitude. La République dont toutes les parties étoient saines, en [p. 178] faisant un effort pour chasser le Tyran, rompit aisément ses chaînes, & reparut plus libre que jamais.

Строгие и мужественные нравы служить имели [с. 214] надеждою против Тираннии. Болезнь была велика, но и духи были в состоянии снести великое врачевание. Добродетельная у Афинян храбрость вознегодовала с огорчением на раболепство. Республика, у которой все части находились здравы, собрався с силами на изгнание тиранна, разрушила без трудности свои оковы и вторично явилася вольною паче прежняго.

Non non, mon cher Aristias, lui, répondit Phocion, je le sçais, on n’est point un Tyran, quand on n’usurpe [p. 185] une autorité courte & passagere, que pour rétablir & affermir la liberté publique. Quand la Loi regne, tout Citoyen doit obéir ; mais quand par sa ruine la Société est dissoute, tout Citoyen devient Magistrat ; il est revêtu de tout le pouvoir que lui donne la justice, & le salut de la République doit être sa suprême Loi.

Нет, нет, дорогой мой Арист, ответствовал ему Фокион, ведаю я, что тот не тиранн, кто похищает краткую и временную власть, для того только, чтоб возстановить и утвердить вольность народную. Когда закон царствует, каждый гражданин должен повиноваться; но когда разорением онаго общество [с. 223] разрушается, в таком случае каждый гражданин становится градоначальником. Он вступает во всю силу, которую дает ему правосудие; а спасение республики должно ему быть высочайшим законом.

Quand la Politique est occupée au-dedans à combattre, tantôt un vice & tantôt un autre, qu’il faut qu’elle trompe le Citoyen ou le gouverne par la crainte ; n’est il pas impossible qu’elle puisse suffire aux besoins de la Société ?

Когда политика упражняется внутрь области тем, чтоб бороться иногда с таким, иногда с другим пороком, и надобно обманывать или гражданина или правительство страха ради; тогда не в невозможности ли она бывает успевать по всем нуждам общества?

Voilà, Aristas, ce que j’avois à vous dire sur les principes fondamentaux de la Politique ; elle exige sans doute plusieurs autres connoissances dans l’homme d’Etat, & vous devez vous hâter de les acquérir.

Вот Арист, что я имел вам говорить о основательных началах политики; она без сумнения требует многих еще других знаний для человека государственнаго, и вы в приобретении оных поспешать должны.

Comptez les vertus & les vices d’un Peuple ; & comme Jupiter, qui, selon les Poёtes, a pesé dans ses balances d’or la destinée des Républiques & des Empires, vous sçaurez les biens & les maux auxquels il doit s’attendre. Vous ne serez point un bon Citoyen, mon cher Aristias, si dès à présent vous ne vous préparez à être un jour un excellent Magistrat.

Изочтите добродетели и пороки какого либо народа, и подобно Юпитеру, которой, сказывают стихотворцы, весил на златых своих весах судьбину республик и Империй, вы узнаете добро и зло, каковых оному народу себе ожидать должно. Не будете вы добрым гражданином, дорогой мой Арист, ежели отныне не приуготовите себя быть превосходным градоначальником.