§42.
Die Freyheit ist zweyerley, die Freyheit des Staats und des Bürgers. Die Freyheit des Staats verstehet sich in Ansehung seines Verhältnisses gegen andre Staaten, und beruhet auf dessen Unabhänglichkeit. Man nennet dieses die politische Freyheit, die Freyheit des Bürgers, oder die bürgerliche Freyheit, welche der Absicht der Völker bey Entstehung der Republiken [S.69] so gemäß ist (§18), kommt auf die Einrichtung der Grundverfassung und auf die Beschaffenheit der bürgerlichen, insonderheit aber der peinlichen Gesetze an.
§42.
Вольность есть двоякая: государственная и гражданская. Первая разумеется по содержанию государства с другими державами, утверждается на независимости онаго, и называется политическою вольностию. Вольность гражданина или гражданская вольность толь много соотствующая [sic] намерению народному при происхождении обществ (§. 18.) касается до учреждения основательных узаконений, и до состояния гражданских, а особливо наказательных законов.
§42.
Die innerliche Stärke des Staats beruhet auf Bevölkerung und einem blühenden Nahrungsstande; und eigentlich ist sie ein bloß relativischer Begriff der auf das Verhältniß mit denen benachbarten Staaten ankommt. Ein Staat, der mit kleinen Staaten umgeben ist, kann alle innerliche Stärke haben, die er zu seiner Glückseligkeit nöthig hat. Dahingegen eben dieser Staat, wenn er von größern Reichen umgeben wäre, nicht genugsame Stärke zu seiner Glückseligkeit haben würde.
§42.
Внутренная сила государства состоит в населении земли, и цветущем состоянии; и свойственно почесться может преносительным понятием, касающимся до соответствия с другими [С. 57] державами. Малыми обществами окруженная область может иметь все внутренные силы, нужные к его благополучию. Напротив того государство, с большими государствами смежное недовольно силы иметь может к своему благоденствию.
§39.
Die Gerechtigkeit ist das ewige und unveränderliche Gesetz der Menschen, welchem die zeitige und willkührliche Einrichtung der Republiken ohne Ungereimtheit niemals seine Gültigkeit benehmen kann. Es ist auch weder in der innerlichen Verfassung eines Staats, noch in seinem Verhältnisse gegen andre Staaten der geringste Grund vorhanden, welcher verursachen könnte, daß eine Ungerechtigkeit aufhören sollte, dasjenige zu seyn, was sie ist. Wenn es also zuweilen scheinet, als wenn das erste und höchste Gesetz der Republiken einen Staat berechtigte, eine That zu begehen, die nach der natürlichen Billigkeit ungerecht ist; so kann [S. 62] man nur gewiß versichert seyn, daß man eine unrichtige Folge und Anwendung dieses höchsten Gesetzes gemacht hat.
§39.
Справедливость есть вечной и непременной людям закон, котораго времянное и своенравное правительства учреждение без сумозбродства силы его лишить не может. Нет нималейшаго основания ни во внутренних государства установлениях, ни в содержании его в разсуждении других областей, которой бы причинить мог, чтоб несправедливость престала быть несправедливостию. И так, хотя иногда и кажется, будтобы первой сей и высочайшей закон государству право подает в действо произвесть естественной справедливости противное дело, однако должно подлинно уверену быть, что не надлежащее следствие и употребление высочайшаго сего закона притом учинено.
§139.
Wenn der Regent die Kräfte des Staats mißbrauchet und schwächet; wenn er unüberlegte und fehlerhaftige Maaßregeln ergreift, die gerade das Gegentheil von demjenigen wirken, weshalb die oberste Gewalt in den bürgerlichen Gesellschaften statt findet; so sind es die Unterthanen, welche den Nachtheil davon empfinden. Dahingegen wenn die Unterthanen nachläßig, faul, ungeschickt, unwissend und der Ueppigkeit und Schwelgerey ergeben sind, so, daß sie ihre Kräfte und Vermögen beständig verringern und schwächen; so sind es der Regent und der Staat, die dadurch schwach und unmächtig werden. Nur waltet hierbey dieser Unterschied vor, daß der Regent vermöge seiner obersten Gewalt, tausend Mittel in Händen hat, das Genie, den Fleiß, die Geschicklichkeit und die Lebensart seiner Unterthanen zu bilden und aufzumuntern, so, daß diese Fehler der Unterthanen fast lediglich an der Regierung liegen; dahingegen die Unterthanen in denen allermeisten Staaten aller Mittel beraubet sind, die Mißbräuche und Fehler der Regierung zu verbessern.
§128.
Когда правитель злоупотреблением ослабляет силы общества; когда он предпримет безразсудныя и погрешительныя меры, действующия совсем противно тому, чегодля верьховная власть в гражданском обществе учинена, то подданные суть ощущающие вред сей. Напротив того ежели подданные леностны, не радивы, не способны, не знающи, роскоши и сластолюбию толь многопреданы, что собственныя силы свои и имущество безпрестанно разсточают, то чрез сие приводится в безсилие правитель и государство, с такою притом разностию, что первой по силе верьховныя своея власти тысячу средств в руках имеет к образованию духа и жизни подданных своих, как равномерно и к возбуждению прилежания их и способности, так что исправление погрешностей подданных зависит всегда от правительства; как напротив того подданные всех почти государств всячески лишены способов, дабы исправить злоупотребления и не достатки начальствующих.
Le sort des esclaves méritoit la compassion d’un bon prince, & [p. 208] Servius l’adoucit en bon politique. Il sentoit, malgré la barbarie des moeurs, combine il étoit affreux que la servitude se transmît de pere en fils, sans que l’humanité pût jamais rentrer dans ses droits ; combine des esclaves réduits au désespoir devoient être nécessairement ennemis de leurs maîtres ; combine il seroit facile de les attacher à l'état, en leur saisant espérer d’en devenir membres. Touché de ces raisons, que le sénat eut peiné à goûter, il permit non-seulement de render la liberté aux esclaves, mais d’incorporer les affranchis au nombre des citoyens. Le nom d’affranchis, qu’ils conservoient, rappeloit des idées humiliantes : c’étoit néanmoins un grand bonheur d’échapper à la condition servile ; d’autant plus que les Romains ne mettoient guère de différence entre leurs esclaves & leurs bêtes. Les affranchis n’entrèrent que dans les quatre tribus de la ville, les moins considérable de toutes.
Жребий невольников заслуживал соболезнование разумнаго и добраго государя, и Сервий умягчил оной, как должно искусному политику. Он чувствовал, не взирая на варварские тогдашние обычаи, колико было ужасно, что рабство от отца переходило к сыну, и человечество [с. 226] не могло никогда войти в свои права; коликое число невольников приведенных к отчаянию, должествовали необходимо сделаться врагами своим господам; колико удобно было прилепить их к государству, обнадежив, что и они могут сделаться онаго членами. Тронутый сими причинами, которыя сенату не весьма приятны были, позволил отпускать не только на свободу невольников, но и включать уволенных в число сограждан. Имя отпущенников, оставшееся при них, приводило им на память унизительные понятия: однако почиталось за великое щастие избегнуть рабского состояния, паче тем, что Римляне не полагали никакого различия между невольниками своими и скотами. Уволенные вступали в первыя четыре гильдии города, самыя последния из всех.
<…> il s’engage même à ne conclure, ni paix ni trève, que par l’avis des trois ordres ou de leurs députés. On étoit convenu [p. 329] qu’aucune proposition ne seroit admise dans l’assemblée, sans le concours des trois ordres. Le tiers-état ressembloit aux communes d’Angleterre : son credit augmentoit, parce qu’on avoit besoin de son argent. Peu s’en fallut qu’il ne mît des entraves à la couronne.
<…> а притом обещал он не заключать ни мира, ни перемирия инако, как с согласия всех трех сословий. Также согласившись на нем, чтоб никакое предложение не было принято в собрание без соизволения сих трех состояний. Таким образом третье сословие и уподоблялось нижнему Аглинскому парламенту и доверенность его умножалась непрестанно; для того что всем королям была нужда до денег, да и чуть не наложило оно оков на самое государство.
Les pairs ayant rejeté ce bill affreux, on déclare que le peuple est la source de toute autorité légitime ; que par conséquent, les communes, choisies par le peuple qu’elles représentent, ont la supreme autorité de la nation, & que tout ce qu’elles jugent loi, à force de loi sans le consentement du roi & des pairs.
Но заседающие в нынешнем парламенте перы отвергли то ужасное определение, в котором заключалось, что народ есть источник всякой законной власти, и следственно выбранный народом и представляющий оный нижний парламент имеет над всем государством верховную власть, и что все то, что почтет он законом, должно признавать за закон, не требуя на то никакого согласия ни [с. 222] от короля, ни от перов.
Mais ce prince, d’un autre côté, gagna plus dans son propre royaume, qu’il n’auroit pu gagner par des conquêtes : s’il faut mesurer le bonheur des souverains au degré de pouvoir qu’ils ont sur les peuples. La valeur avec laquelle on l’avoit vu défendre Coppenhague contre Charles X, le rendoit cher à la nation, en même temps qu’on détestoit l’injustice de la noblesse & du sénat, dont la puissance étoit devenue tyrannique ; car ils rejetoient sur les autres le faix [sic] des impôts. Pour se venger de ces oppresseurs, on sacrifia au roi la liberté nationale. L’assemblée des états de 1660, rendit la couronne pleinement héréditaire [p. 350] dans la maison de Fréderic, & lui déféra l’autorité absolue, sans que les nobles s’y pussent opposer.
С другой стороны, сей государь получил гораздо больше прибыли в собственном своем государстве, против того, чтобы мог он завоевать; если только можно измерять благополучие государей по степеням их власти над своими народами. Ибо оказанная им в защищении от Шведского короля столичного города Копенгагена великая храбрость, учинила его чрезвычайно милым всем своим подданным [с. 420] в то время, когда ненавидели они неправосудие благородства и сената, которых власть учинилась уже мучительною; а чтоб отомстить угнетателям сим, то и пожертвовали они королю своему общенародной вольностью. Вследствие чего в 1660 году собрание государственных чинов учинило престол сего королевства в доме Фридериковом совершенно наследным, да и поручило ему самодержавную власть; чему благородные люди и не смели противиться.
<…> si Louis XIV avoit été véritablement sage, il auroit usé de sa puissance en prince modéré, en pere de son peuple, & en arbitre équitable des nations étrangères. Mais l’ivresse de la fortune & de la grandeur va le porter encore à de violentes démarches, qui, le rendant odieux, seront tôt ou tard une source de calamités publiques. J’insiste sur les fautes de ce monarque si célébré, parce qu’elles fournissent d’importantes leçons de sagesse.
Plusieurs domaines, autrefois dépendans des Trois-évêchés & de l’Alsace, étoient depuis long-tems possédés par différens princes d’Allemagne. On veut les réunir à la couronne. On établit pour cela deux chambres, l’une à Metz, l’autre à Brisac. Ces tribunaux prononcent les réunions, & le roi se fait ainsi justice à soi-même. [P. 3] Le parlement de Besançon réunit Montbéliard, comme fief de la Franche-Comté.
<…> если был он совершенно благоразумен, то бы употребил власть свою, как надлежит воздержному государю, отцу своего народа и правосудному посреднику иностранных областей. Но будучи упоен счастьем и великостью, употребил он паки насильственные поступки, которые, приведя его в ненависть, учинятся рано или поздно источником народных несчастий. Я останавливаюсь на проступках толь славного государя; для того что подают они нам самые важные наставления в благоразумии.
Как многие области, зависящие от трех Алзасских епископов, находились уже издавна во владении различных Немецких князей: то и захотелось ему присовокупить их к своему государству. В следствие чего и учредил он два судилища: один в Меце, а другое в Бризахе, которые и объявили о присоединении оных, чем король и доставил себе мнимую справедливость сам собою. Парламент же Безансонский, почитая [c. 5] Монтбельярд за принадлежащий ко Франш-компту город, присовокупил и его также ко Франции.
Les barons murmuroient avec aigreur contre des étrangers avides qui épuisoient le trésor royal, qui gouvernoient despotiquement le royaume, & qui affectoient de mépriser les lois Angloises.
Бароны роптали на чужестранных хищников, [с. 310] истощевающих королевскую казну; хищников, которые толико властвовали в государстве и презирали законы.
Un gouvernement foible ne pouvoit alors soutenir le choc de cette multitude de seigneurs puissans & séditieux. lls se rendent au parlement avec des troupes, ils font la loi au monarque ; ils le forcent à déposer son autorité entre les mains de douze personnes dont les ordonnances seront perpétuellement observées.
Царствование слабое не в состоянии выдерживать порывы вельможей сильных и неспокойных. Сии входят в Парламент с воинством, предписывают законы Королю, заставляют препоручить государство двенадцати из них, указы бы коих навсегда исполнялись.
Les deux factions implacables de 1a Rose Rouge & de la Rose blanche, (c’est ainsi qu’on les distinguoit) la premiere attachée à la maison de Lancaster, & la seconde à celle d’York, inonderent de sang tout le royaume avant que le gouvernement fût établi sur une base solide. Edouard lui-même n’avoir que trop de penchant à cimenter son pouvoir par de cruelles exécutions.
Составилися два заговора в Англии, врагов непримиримых, под именами красной и белой розы: под первым именем разумелися прилепленцы к Ланкастерскому, под вторым же к Иоркскому дому: обагрили целое государство кровию прежде нежели утверждено было правительство на основании прочном. Но и сам Эдуард четвертый чрезмерно был наклонен удерживать власть свою мучительскими казньми.
Pour soumettre à l’autorité les esprits inquiets, pour rétablir les finances épuisées, & pour rendre le royaume florissant, la reine avoit besoin de quelques années de paix.
Дабы подвергнуть власти своей неспокойных, наполнив истощенную казну, и привести государство в состояние цветущее, нужно было мирное время на несколько лет.
L’affaire étoit fort délicate ; les avis furent partagés dans le conseil. Les uns regardoient les Flamands comme des rebelles, dont la révolte ne pouvoit être autorisée sans injustice, & dont la proposition, si elle étoit acceptée, attireroit sur le royaume des périls beaucoup plus funestes que cette souveraineté incertaine ne lui seroit avantageuse.
Об обстоятельстве столь нежном, разделилися мнения в совете. Одни разумели фламандцев бунтовщиками, следовательно не заслуживающими по справедливости подкрепления, и исполнение требования их навлекло бы на государство великия бедствия.
Ce vaste génie, ce grand homme de guerre, traité avec tant de rigueur, paroissoit un citoyen [p. 358] précieux qu’il falloit rendre à l’état. Les dispositions favorables du public augmentant en lui le desir & l’espérance de la liberté, il se flatta de l’obtenir en publiant qu’il avoit découvert dans la Guiane, sous le regne d’Elisabeth, une mine d’or <…>.
Сей превосходный разум, сей великий человек в военном деле, во узничестве его каждому представлялся согражданином несравненным, коего было нужно возвратить государству. Такое расположение всеобщих мыслей умножили и желание и надежды его получить вольность, и вложили ему в мысль разгласить, что в царствование Елисаветы обрел он в Гиане золотую руду <…>.
Les droits de la succession violés en faveur d’un étranger, le roi légitime détrôné par son gendre & proscrit par la nation <…> c’étoit une suite naturelle des principes qui avoient pris racine dans ce royaume, & qui avoient donné au génie libre & turbulent de l’Anglois une audace féconde en entreprises contre les droits de ses souverains. Mais soit que l’expérience eût fait connoître les inconvéniens d’une trop grande liberté, soit que le parti populaire n’osât franchir les barieres de la constitution [p. 163] nationale <…>.
Права наследства к престолу нарушенныя для иностранца, законный Государь низверженный с oнаго зятем своим и изгнанный от подданных <…> суть естeственныя следствия правил окоренившихся в государстве сем которыя вольнолюбивых и склонных к волнованию Англичане наполнили дерзостию противу прав Государей своих. Опыты ли доказали неудобства безпредельныя вольности или народ вообще не отваживался выйти из пределов политическаго своего состава <…>.
Keine bürgerliche Gesellschaft, keine Regierungsart würde je bestehen können, wenn jeder Einzele sich ungescheuht dem Gehorsam entziehen dürfte, den er seinen Vorgesetzten schuldig ist, so bald er Recht zu haben glaubte, sich über das Haupt des Staates zu beklagen:
Jeder würde, von seinen Leidenschaften getäuscht, Scheingründe hervorsuchen, seine Widersetzlichkeit auch gegen den besten Regenten zu rechtfertigen.
[S. 82] Dreymal glücklich der Staat, wo der König Vater seiner Unterthanen ist, wo die Unterthanen ihn als Vater ehren, als Vater lieben!
Glücklich das Reich, wo des Fürsten einziges Bestreben ist, seinem Volke eine Glückseligkeit zu verschaffen, die seine ferne Nachkommenschaft überlebt, und wo das Volk dankbar den weisen Fügungen seines Beherrschers gehorcht, und ebenfalls sich bestrebt, der Vatersorge würdig zu seyn, die um die Ruhe seiner Kinder die Ruhe des Fürsten raubt!
Никакое гражданское общество, никакой образ правления стоять не может, когда всякой частной человек будет безстыдным и безстрашным образом не повиноваться, чем он обязан своим начальникам, как скоро будет думать иметь право жаловаться на главу государства.
Тогда всяк, оглушаем будучи от страcтей своих, стал бы изыскивать причины и оправдывать непокоривость свою самому наилучшему правителю.
Трикраты щастливо то государство, где Государь есть отец подданных своих, где подданные почитают и любят его как отца!
[С. 96] Блаженна та страна, где единственное стремление Государя есть доставить народу своему такое благополучие, которое бы пережило позднейших его потомков, и где народ благодарственно повинуется мудрым велениям своего обладателя, и равномерно старается быть достойным того отеческаго попечения, которое, ради покоя детей своих, отнимает покой у Государя!
Er muß ordentlich in seinem Betragen, und von einem untadelhaften Lebenswandel seyn, um seine Tugend in Credit zu setzen. Höchster Eifer für sein Vaterland, die Religion und die Tugend muß ihn beseelen; er muß so viel, als in seinen Kräften steht, zur Milderung und Tilgung des allgemeinen und einzelen Elendes beytragen; das Laster mit Strenge strafen; mit Großmuth das Verdienst belohnen; Billigkeit muß die einzige Richtschnur seiner Handlungen seyn; er muß bestrebsam, wachbar und unermüdet für das Wohl seines Fürsten, seines Vaterlandes, für das Glück des Einzelen arbeiten. Er muß seine Ruhe für den Dienst, den Fürst und Staat von ihm fodern, aufopfern; er muß für die Rechte seines Fürsten wachen, und für die Erhaltung des Ganzen sorgen.
Der Mann, dem der Fürst das Richteramt über sein Volk anvertraut hat; den er zum Befehlshaber seiner Kriegsleute machte; mit dem er [S. 264] die Last der Regierungssorgen theilte, ist so unumgänglich an die Erfüllung dieser Pflichten gebunden, daß ihn schon das geringste Versehen gegen dieselben strafbar, und der Würde unfähig macht, die er bekleidet. Nur durch die genaueste, treuste Erfüllung dieser Pflichten wird er seinem Sturze ausweichen, und die Ungnade des Fürsten vermeiden, sich mit Würde auf seinem Posten erhalten, und dauerhaften Ruhm erwerben.
Он должен быть в поведении своем порядочен и жизни безукоризненной, дабы привесть в уважение добродетель свою; высочайшая ревность к отечеству, религии и добродетели должна одушевлять его; он должен по возможности сил своих споспешествовать к облегчению и искоренению как всеобщей, так и частных людей бедности; порок строго наказывать, заслуги великодушно награждать; справедливость должна быть единственным правилом деяний его; он должен старательно, бдительно и неутомимо трудиться о благе Государя своего, отечества, и о щастии каждаго человека; жертвовать спокойствием своим службе, требуемой от него Государем и государством; бдеть о соблюдении [c. 309] прав Государя своего и печься о сохранении целаго.
Тот муж, которому Государь вверил звание судии народа своего, котораго сделал полномощным начальником своих войск, и с которым разделил бремя правления, толь необходимо обязан к исполнению сих должностей, что самое малеишее упущение оных делает его наказания достойным и неспособным к тому достоинству, которым он облечен. Точным и вернейшим только исполнением сих должностей избегнет он низпадения и немилости Государя, удержаться достойно на своей степени и снискать неувядаемую славу.
Wenn die Ersten im Staate, denen der Fürst einen großen Theil seiner Gewalt übertragen hat, Bedienstungen nur nach Gunst vertheilen, oder für Geld hingeben, sind sie für das Land, das sie verwalten, das größte Unheil.
Indem sie so die Stellen an den Meistbiethenden verhandeln, begehen sie gegen den Staat das unverzeihlichste Unrecht, denn das Sprichwort: Wer ein Amt kauft, verkauft hinwieder die Gerechtigkeit, trift! Leider, nur zu oft ein.
Diese Dienstkäufer wuchern gewöhnlich mit der Gerechtigkeit, saugen den Unterthan aus, und [S. 265] verhandeln das Wohl des Fürsten, und des Landes, so oft sie können. Die Summe, die sie für den Dienst hingaben, bringen sie bald wieder durch Erpressung, Betrug und Untreue herein; aber das wäre noch das Geringste; viele gehen es darauf an, nicht für sich allein, sondern für die ganze Familie, Enkel und Urenkel, und eine ganze Generation Schätze zu sammeln.
Ежели первые в государстве, коим Государь поручил большую часть власти своея, раздают служения по одной благосклонности или за [С. 310] деньги, приносят великой вред управляемой ими стране.
Они, раздавая места тем, которые большие приносят подарки, делают государству непростительную обиду; ибо часто к сожалению сбывается сия пословица: кто покупает чин, продает правду.
Сии покупщики мест обыкновенно отдают в лихву справедливость, изнуряют подчиненных и разрушают благосостояние отечества, когда только могут. Ту сумму, которую они отдали за место, скоро выручают угнетением, обманом и неверностию. Но сие еще не столь важно: многие в сем случае поступают так, что не только для одних себя собирают сокровища, но для целой фамилии, для внуков и правнуков и для целаго поколения.
Hohe Würden im Staate fodern so viel Sorge, Arbeit, Wachsamkeit und Bestreben, daß sie mehr einer glänzenden Sklaverey verglichen werden können, als erwünschlichen Stellen, wo man nach Wunsch leben könnte.
Высокия достоинства в государстве требуют толь многаго попечения, труда, бдения и старательности, что они более могут уподоблены быть блистательной неволе, нежели тем вожделенным степеням, где можно бы было жить по своему желанию.