Англичане слепо вдались в сей умысел; многие знатные бояре в государстве весьма в оной углубилися <…>.
<...> je puid dire avec verité, que les Huguenots partageoint l’Etat avec elle ; que les Grands se condisoient comme s’ils n’eussent pas été ses Sujets, et les plus puissans Gouverneurs des Provinces, comme s’ils eussent été Souverains en leurs Charges.
<…> то могу сказать по истине, что Гугеноты разделяли с Вами государство, знатные люди поступали как будтобы они не были Ваши подданные, а самые сильные правители областей, как будтобы самовластные в чинах своих.
On confirma de nouveau la Loi Valeria touchant les appels devant l’Assemblée du Peuple, & on la fortifia d’une autre qui défendoit d’établir à l’avenir aucune Magistrature sans qu’il y eût appel de ses Ordonnances. <...> Ils [les Senateurs] voyoient avec douleur que deux Patriciens & deux Consuls, plus Plebeïens même que les Tribuns du peuple, sous prétexte d’assûrer sa liberté, ruinoient absolument l’autorité du Senat. Mais les plus équitables & les moins ambitieux de ce Corps, instruits par la conduite tyrannique des Decemvirs, aimoient mieux qu’on confiât au peuple le dépôt & la garde de la liberté publique, que d’en laisser le soin aux Grands, qui par leur autorité en pouvoient abuser.
В следствие того утвержден был вновь Закон Валериев, по которому дела могли быть переносимы перед Народное Собрание; к подкреплению же сего Закона выдан был другой, отрешающий впредь всякое Начальство не подсудное Народному Собранию. <...> они [Сенаторы] не могли видеть без огорчения, что два Патрикия и два Консула, угождая Плебеянам боле нежели самыя их Трибуны, под видом сохранения вольности, совершенно изтребляли власть Сената. Но боле [с. 118] справедливые из них и мене властолюбивые, испытав Тиранское Правление Децемвиров, желали лучше вверить Народу залог общаго благосостояния, нежели зависеть от попечения знатных особ, кои могут всегда во зло употреблять власть свою.
Le luxe de l’Orient passa à Rome avec les dépoüilles de ces grandes Provinces. Ce fut pour l’entretenir qu’on commença à briguer les Charges de la République dont le profit augmentoit avec l’Empire. <...> [p. 348] L’ambition prit la place de la justice dans leurs entreprises: une sordide avarice & l’interêt particulier succederent à l’interêt du bien public: l’amour de la patrie se tourna en attachement pour des chefs de parti. Enfin la victoire, la paix, & l’abondance ruinerent cette concorde entre les Grands & le peuple <...>.
Роскошь от Востока перешла в Рим с корыстями полученными от сих завоеванных великих Провинций. А дабы удовольствовать сию роскошь, Римляне начали разными происками доставать Чины в Республике, кои сугубо приносили прибыль, по мере разпространения над Светом Владычества Римскаго. <...> Любоначальство заступило место правосудия в их предприятиях; постыдная алчность к воинству и особенная корысть, место прилепления к общему благосостоянию; любовь к Отечеству пременилась в прислужничество развратным Начальникам. На конец общая над всеми победа, мир и изобилие рушили прежнее соучастие Вельмож с Народом <...>.
[Примечание: игра слов, на которую не обратил внимания переводчик: patrie - partie (“родина” - “партия”, в смысле отдельной группы интересов)].
L’ambition & l’interêt firent éclater le ressentiment des premiers de Rome. On reprocha publiquement à Tiberius qu’il ne vouloit attribuer au peuple la disposition du Royaume d’Attalus, que pour s’en faire mettre la Couronne sur la tête. On l’accusa même de se vouloir faire le tyran de son propre pays; & il y en avoit qui publioient qu’il s’étoit saisi par avance du bandeau Royal, & de la robe de pourpre d’Attalus. Mais ces bruits injurieux, & qui venoient de l’animosité des Grands, ne convenoient guéres au caractere de Tiberius. Jamais personne ne fut plus Républicain que ce Tribun. Tout ce qu’il avoit fait au sujet du partage des terres, n’avoit eu pour objet que de rapprocher la condition des pauvres citoyens de celle des riches, & d’établir une espece [p. 371] d’égalité entre tous les citoyens.
Властолюбие и жадность к богатству воздвигли мщение Первоначальных в Риме. Явно укоряли Тиверия, что он отдавал Народу разпределение [с. 462] Аталовых Областей единственно в том виде чтоб возложить на себя Корону. Его обвиняли к тому, что он желал соделаться тираном своей отечественной Области; и некоторые разглашали, что он заране похитил к себе Царской венец и порфиру Аталову. Но сии несправедливые слухи произошедшие от злобы Вельмож, ни мало не сходствовали со нравом Тиверия. Ни когда ни кто Республиканин не мог иметь большей любви к Республике, какую сей Трибун доказывал. Все что он произвел касаясь до раздела земель, имело едину только цель, чтоб приближить состояние бедных к состоянию богатых, и возставить некторое равенство между всеми Гражданами.
<...> dans un tems où Rome n’avoit presque plus d’un Etat Républicain que le seul nom. Les Grands seuls regnoient avec un empire absolu. Toute l’autorité du gouvernement étoit renfermée dans quelque maisons particulieres qui se remettoient le Consulat de main en main.
<...> в то время как Римская Республическая Область имела, так сказать, едино только имя Республики. Одни Вельможи правили тогда ею с полным властительством. Вся власть Правления заключалась в некоторых знатных Домах, кои передавали между собою Консульство один к другому.
Les gens de bien comme Caton, Ciceron, Catulus & plusieurs autres, tous zélez Républicains, regardoient cette puissance excessive de quelques citoyens, leurs richesses immenses, & l’attachement particulier des armées pour leurs Generaux, comme la ruine de la liberté. Ils ne pouvoient souffrir que sous [p. 262] prétexte de servir leur patrie, ces Grands se perpetuassent dans des Charges dont l’autorité suprême les exposoit à la tentation de se rendre les maîtres.
Добродетельные люди, как Цицерон, Катон, Катул и многие другие ревностные Республикане, почитали сие чрезмерное великомощество некоторых Граждан, их неизчетныя богатствы, и особую привязанность войск к своим Полководцам, гибелью вольности. Они не могли сносить чтоб под видом принесения услуг своему Отечеству, сии Вельможи навсегда оставались в должностях, с которыми соединенная Высочайшая власть приводила их к безпрестанному покушению соделаться вечными Властителями.
Il s'éleve du fond de notre cœur une secrete fierté & un orgueil d'autant plus dangereux qu'il est plus subtil & plus délicat, qui nous révolte contre le crédit & l'autorité : ce n'est point l'amour de la Justice qui nous anime, c'est la haine de la faveur. On regarde ces jours éclatants où l'on voit les plus hautes Puissances abbatues, consternées, captives sous le joug de la Justice, comme le triomphe de la Magistrature. C'est alors que le Magistrat recueille avec plaisir les louanges d'un Peuple grossier, qui ne lui applaudit que parce qu'il croit que l'injustice est la compagnie inséparable de la faveur ; & goûtant avec encore plus de satisfaction les reproches des Grands qu'il a sacrifiés à sa gloire, il se flatte du faux honneur de mépriser les menaces de la Fortune irritée, dans le temps qu'il ne devroit songer qu'à appaiser la Justice.
Из глубины сердца нашего возстает тайная гордыня, тем паче опасная, чем она проницательнее, возмущаюшая нас противу силы и власти: не любовь к правосудию побуждает нас, но ненависть к лицеприятию. Торжественными для судейства почитают те звучные дни, в кои зрят наисильнейшие власти устрашенны, низверженны и порабощенны правосудию. Тогда-то судья в веселии собирает похвалы, приносимыя ему от невежественнаго народа, [который для того [с. 19] единственно хвалит его, что почитает лицеприятие сопряженно с неправосудием], и с вящшим [sic!] еще удовольствием вкушая укорения вельмож, пожертвованных от него славе своей, ласкает себя ложною честью презирать угрозы раздраженнаго щастия, в то время, когда б он долженствовал помышлять токмо о укрощении правосудия.
Combien voyons-nous de Magistrats se flatter de devenir grands en brigant avec avidité le frivole, le dangereux honneur de vivre avec les Grands! Pour parvenir à cette fausse grandeur, ils arrachent les bornes que la sagesse de nos Peres avoient établies ; ils confondent les limites de deux Professions dont les mœurs sont absolument incompatibles <…>
Колико судей видим мы ласкающихся соделать себя великими чрез алчное снискание суетныя и опасныя чести обращаться с вельможами! Для достижения до сего ложнаго величества разрушают они преграды, постановленные мудростию предков наших; не различают пределы двух знаний, коих нравы совсем не общительны <…>
Plus un homme est grand & en état de faire du bien ou du mal, plus une severité exacte a l'égard des crimes qui troublent le repos public sera nécessaire ; un mauvais sujet ne mérite pas d'être conservé pour le malheur d'autrui ; il vaut mieux qu'il perisse pour faire rentrer le repos dans la societé. Nous verrons d'abord par les circonstances ce qui différentie les punitions, & si elles sont justes ou s'il y a d'autres raisons qui s'en melent.
Un Montmorenci, un de Thou furent les [p. 20] victimes innocentes d'un ministre jaloux, intriguant & ennemi des gens de bien. Ravaillac, d'Amiens, furent punis avec raison. Dans le premier cas l'action étoit cruelle, indigne de la façon de penser d'un grand homme ; la derniere étoit juste & fut exécutée selon les loix fondamentales de tous les païs policés, & de ceux qui savent ce que le sujet doit a son maître.
Чем кто более велик и более имеет силы оказывать добро, тем больше потребна строгость к наказанию нарушителей спокойствия общества; худый подданный нестоит быть сбережен для соделания нещастия другим; таковый должен погибнуть, дабы чрез то [c. 36] возстановить спокойствие в обществе. Мы легко усматриваем из обстоятельств, какое находится различие в наказаниях, и справедливы ли оныя, или подвержены еще сомнению.
Монтморанси и де Ту были нещастнейшими и невинными жертвами Министра завистнаго, хитраго и злоумышленнаго против всех честных людей. Равальяк де Амиен, получили справедливое наказание. Первое было учинено с [с. 37] жестокостию и несправедливостию, посрамляющую великаго человека, последнее же наказание произведено было справедливо и сообразно с коренными законами всех просвещенных народов, знающих долг подданных в отношении к своему начальнику.
La véritable grandeur consistant dans la façon supérieure de penser & d'agir il peut y avoir des grands hommes depuis la houlette jusqu'au trône. Nous sérions donc fort injustes si nous voulions pretendre, que ce n'est qu'en arrivant aux premieres charges dans un état, qu'on dévient grand. L'Histoire nous a démontré que souvent pour ne pas dire la [p. 28] plupart du tems, des intrigues, des favoris ou des corruptions subalternes ont été les seuls moyens pour arriver aux premieres charges. Il seroit donc a conclure de la qu'un homme, qui possede les vrais principes de la grandeur n'auroit jamais recherché ces voyes contraires à la façon de penser d'un homme d'honneur, & qué par conséquent ceux qui s'en sont servis & qui ont réussi d'attrapper de ces charges ont démontré un coeur méprisable, qui dans d'autres occasions seroient capables d'employer les mêmes moyens bas & vils. Ils n'auront cependant qu'une grandeur venale & par conséquent fausse dont ils en retireront encore le desavantage, qu'on découvrira plus aisément leur défauts, parcequ'ils sont plus exposés à la vuë du public. L'on ne sauroit les mieux les définir qu'en disant, que ce sont des marionettes en fait d'esprit & de cœur avec le masque d'un grand homme.
Как истинное величество состоит в превосходном образе мыслей и поступок, то оратай может быть толь же велик, как и Государь. Не справедливо те думают, что невозможно зделаться великим, не будучи знатным человеком. Опыты нам показывают, что нередко достигают знатных достоинств подлостию или покровительством, и смело сказать можно, что человек при истинном величестве [с. 54] никогда не будет снискивать пути к щастию безчестными средствами посрамляющими честнаго человека, и что напротив того те, которые употребляли сии средства для достижения знатности довольно изъявили, сколь подлое имеють они сердце и что и все прочия их дела исполнены пороками и развратностию. Великость их будет ложная и она легко быть может подвержена многим неудобствам; ибо чем более они обратят на себя зрение [с. 55] общества, тем более оное откроет их пороки. Словом, таковых людей всего лучше можно уподобить в разсуждении их сердца и разума выпускным куклам имеющим на себе одну токмо человеческую маску.
Finissons: toutes les sources de richesses coulent pour l'Etat, mais il en est où le Prince ne doit jamais puiser. La décence même le défend aux grands. […] La Justice est le plus riche & le plus inépuisable trésor de l'Etat. C'est cet inestimable trésor qu’un Prince doit augmenter sans cesse: il ne sera jamais vraiment riche que par lui. La splendeur de l'Etat est le fruit de la sagesse & de la vertu du Prince.
Окончаем. Всякие источники богатств текут для государства, владетель же не должен никогда почерпать из них. Благопристойность тоже возбраняет и вельможам. […] Правосудиe есть неизмеримый и неизчерпаемый источник богатств государства. Таковое-то неоцененное сокровище должен безпрерывно приращать Владетель. Оно богатеет самою вещию им одним. Величие государства есть плод мудрости и добродетели Государя.
Les premiers qui furent esclaves furent des coupables qui perdirent leur liberté par les travaux & la prison auxquels ils furent condamnés en punition de leurs crimes. Or, comme ils ne perdoient leur liberté qu'entre les mains de la Loi, ils n'etoient esclaves qu'en ce sens que [p. 411] leur travail etoit acquis ou au public ou aux hommes publics. […] Dès qu'on suppose un Empereur enfermé dans un immense palais par sa grandeur, privé, par l'etiquette, de tout commerce de société & d'amitié, ne voyant les Grands & ses Ministres qu'avec l'appareil du cérémonial & presque toujours du haut de son trône, il est inévitable que son ame se tourne vers ceux qui l'approchent de plus près, le voient avec plus de liberté, sont continuellement en sa présence, & qu'il donne d'autant plus aisément dans leurs pieges, qu'il s'appuie plus tendrement sur leur fidélité.
Первыми рабами учинилися преступники, наказанные лишением вольности, осужденные работать, или не выходить из тюрем. Но лишалися вольности, или точнее сказать, здавали вольность свою в руки законов; а чрез то превращаемы были в трудников для общества. […] [C. 111] Да представим себе Государя Китайскаго, заключеннаго в неизмеримом Дворце; лишеннаго, по чиноположениям, всякаго сообщества и дружества; видящаго пред собою токмо вельможей и деловцев, подступающих к нему нарядным делом, и почти всегда сидящему на престоле: не возможно, чтоб душа его не открывалася пред теми, кои к нему завсегда близки, и чтоб не попадал иногда в сети их, с милосердием полагаяся на их верность.
12. Koung-ho. Le fils de Li-ouang, fut reconnu Empereur par les Grands & tous les Ordres de l'Etat la trente huitieme année du regne de son pere […] Mais comme son pere vivoit encore & qu’il s’etoit réfugié à Tché [...] pour eviter de tomber entre les mains de ses sujets rebelles. L'Histoire ne parle point du regne de Koung-ho. Du reste ces deux mots Koung-ho ne font pas un nom d’homme, ils signifient Union de plusieurs, parce que les deux Princes descendant l'un de Tcheou-koung, & l'autre de Tchao-koung, qui etoient Ministres sous Li-ouang, & qui l'avoient fait descendre du trône à cause de ses crimes, gouvernerent sous le nom du jeune Prince son fils, qui etoit alors très-jeune. La cinquante-unieme année de son regne, Li-ouang mourut. Alors les deux Ministres se démirent de toute autorité entre les mains du jeune Prince fils de Li-ouang. Ils le proclamerent de nouveau Empereur & le firent monter sur le trône. C'est celui qui est nommé dans l'Histoire Siuen-ouang. Toutes les années du regne de Koung-ho sont comptées comme etant du regne de Li-ouang.
12. Кунг-Го, сын Ли-Уанга, признан вельможами и всеми государственными чинами Императором на тридесять осьмом году царствования отца своего […] Но как отец его жил еще и после того, удалился в Тше […] дабы не попасть в руки к мятежникам: то Китайская история не упоминает о владычестве Кунг-Гоа; да и слово Кунг-Го не есть имя собственное какому либо лицу, а сложное, значущее соединение многих: ибо два Князя, потомки, один Тшеу-Кунгов, другой Тшао-Кунгов, были государственные деловцы при Ли-Уанге, коего за пороки низвергнули они с престола, и правительствовали оба совокупно чрез время малолетства сына его. По смерти Ли-Уанга сдали законную власть сему его сыну, и провозгласили его Императором под именем в истории Сиуэн-Уaнг. И для того правительство Кунг-Гоа сопричисляется к годам царствования Ли-Уанга.
Les premiers qui furent esclaves furent des coupables qui perdirent leur liberté par les travaux & la prison auxquels ils furent condamnés en punition de leurs crimes. Or, comme ils ne perdoient leur liberté qu'entre les mains de la Loi, ils n'etoient esclaves qu'en ce sens que [p. 411] leur travail etoit acquis ou au public ou aux hommes publics. […] Dès qu'on suppose un Empereur enfermé dans un immense palais par sa grandeur, privé, par l'etiquette, de tout commerce de société & d'amitié, ne voyant les Grands & ses Ministres qu'avec l'appareil du cérémonial & presque toujours du haut de son trône, il est inévitable que son ame se tourne vers ceux qui l'approchent de plus près, le voient avec plus de liberté, sont continuellement en sa présence, & qu'il donne d'autant plus aisément dans leurs pieges, qu'il s'appuie plus tendrement sur leur fidélité.
Первыми рабами учинилися преступники, наказанные лишением вольности, осужденные работать, или не выходить из тюрем. Но лишалися вольности, или точнее сказать, здавали вольность свою в руки законов; а чрез то превращаемы были в трудников для общества. […] [C. 111] Да представим себе Государя Китайскаго, заключеннаго в неизмеримом Дворце; лишеннаго, по чиноположениям, всякаго сообщества и дружества; видящаго пред собою токмо вельможей и деловцев, подступающих к нему нарядным делом, и почти всегда сидящему на престоле: не возможно, чтоб душа его не открывалася пред теми, кои к нему завсегда близки, и чтоб не попадал иногда в сети их, с милосердием полагаяся на их верность.
12. Koung-ho. Le fils de Li-ouang, fut reconnu Empereur par les Grands & tous les Ordres de l'Etat la trente huitieme année du regne de son pere […] Mais comme son pere vivoit encore & qu’il s’etoit réfugié à Tché [...] pour eviter de tomber entre les mains de ses sujets rebelles. L'Histoire ne parle point du regne de Koung-ho. Du reste ces deux mots Koung-ho ne font pas un nom d’homme, ils signifient Union de plusieurs, parce que les deux Princes descendant l'un de Tcheou-koung, & l'autre de Tchao-koung, qui etoient Ministres sous Li-ouang, & qui l'avoient fait descendre du trône à cause de ses crimes, gouvernerent sous le nom du jeune Prince son fils, qui etoit alors très-jeune. La cinquante-unieme année de son regne, Li-ouang mourut. Alors les deux Ministres se démirent de toute autorité entre les mains du jeune Prince fils de Li-ouang. Ils le proclamerent de nouveau Empereur & le firent monter sur le trône. C'est celui qui est nommé dans l'Histoire Siuen-ouang. Toutes les années du regne de Koung-ho sont comptées comme etant du regne de Li-ouang.
12. Кунг-Го, сын Ли-Уанга, признан вельможами и всеми государственными чинами Императором на тридесять осьмом году царствования отца своего […] Но как отец его жил еще и после того, удалился в Тше […] дабы не попасть в руки к мятежникам: то Китайская история не упоминает о владычестве Кунг-Гоа; да и слово Кунг-Го не есть имя собственное какому либо лицу, а сложное, значущее соединение многих: ибо два Князя, потомки, один Тшеу-Кунгов, другой Тшао-Кунгов, были государственные деловцы при Ли-Уанге, коего за пороки низвергнули они с престола, и правительствовали оба совокупно чрез время малолетства сына его. По смерти Ли-Уанга сдали законную власть сему его сыну, и провозгласили его Императором под именем в истории Сиуэн-Уaнг. И для того правительство Кунг-Гоа сопричисляется к годам царствования Ли-Уанга.
И так хотя Герцог лишился всей надежды к получению желаемаго; но не терял однакож бодрости, полагаясь на тайныя сообщения заведенныя с некоторыми при Дворе Вельможами, особливо же с Герцогом Бироном.
Ce n’est pas qu’il ne considerast, comme [p. 376] il est juste, les recommandations des Grands de son Estat, & de ses Ministres, dans la collation qu’il faisoit des benefices, des emplois, & des charges ; Mais c’estoit toûjours de telle façon, qu’il faisoit connoistre à celuy, à qui il les donnoit, qu’il ne devoit les tenir que de luy.
Не пренебрегал же он, как то и справедливо, одобрения Вельможей своего Государства и министров, при жаловании разных награждений, должностей и чинов; но всегда делал то таким образом, что давал знать тому, котораго жалует, что он за сие одному ему обязан […].