In suscipiendis, gerendisque bellis; in pace concilianda & conservanda; in injuriis tam illâtis, quam acceptis, iisdem semper rectæ rationis utatur perspicillis, per quæ æqualiter sine fuco & fallaciis singula videat. Neminem illain rerum aestimatione indifferentia & justitia magis decet ac Principem, qui in regno suo præstare id debet, quod examen in trutinâ, proindeque derebus omnibus recte sincere que judicet oportet; ut sua regno constet æquita cujusbilances nunquam in æquilibrio consistent, si áffectui aut passiónibus locus sit, aut ad rectae rationis trutinam non omnia ponderentur.
В подъятии и творении брани, в поставлении мира и соблюдении, в обыдах, тако со[де]ланных, яко же себе приятных, тех же всегда праваго разума да употребляет зраков, ими же равно без соблазнения и лести вся видети возмогл би. Никому же тое во рассуждении вещей целомудрие истинна лучше лепотсвует, якоже монарсе, иже в ц[а]рстве своем тое творити должен есть, еже стрела во мерилах. Тем же достоит, да о всех вещех право истинно рассуждает, и да всегда в ц[а]рстве пребывает правда, ея же мерила во правоте не постоят, аще страстем и пожеланиям место будет, или на мерилах праваго разума вся не размератся,
XV. En effet, ce Prince absolu que nous supposons, s'attribuant à luy seul, tant le
pouvoir législatif, que le pouvoir éxécutif, on ne sçauroit trouver [p. 113] parmi ceux sur qui il éxerce son pouvoir, un Juge à qui l'on puisse appeller, comme à un Homme qui soit capable de décider & régler toutes choses librement, sans prendre parti, & avec autorité, & de qui l'on puisse espérer de la consolation & quelque réparation, au sujet de quelque injure ou de quelque dommage qu'on aura recû, soit de luy-mesme, ou par son ordre. Tellement qu'un tel homme, quoyqu'il s'appelle, Czar, ou Grand Seigneur, ou de quelque autre maniére qu'on voudra, est aussi bien dans l'estat de nature avec tous ceux qui sont sous sa domination, qu'il у est avec tout le reste du Genre-Humain. Car par tout où il у a des gens qui n'ont point de réglemens stables & quelque commun Juge auquel ils puissent appeller sur la terre, pour la décision des disputes de droit qui sont capables de s'élever entre eux, on у est toûjours dans l'estat de nature, & explosé à tous les inconvenians qui l'accompagnent; avec cette seule & malheureuse difference, qu'on у est sujet, ou plûtost esclave d'un Prince absolu: au lieu que
dans l'estat ordinaire de nature, [p. 114] chacun a la liberté de juger de son propre droit, de le maintenir & de le défendre, autant qu'il peut. Mais toutes les fois que les biens propres d'un homme seront envahis par la volonté ou l'ordre de
son Monarque, non seulement il n'a personne à qui il puisse appeller, & ne peut avoir recours à une autorité publique, comme doivent avoir la liberté de faire ceux qui sont dans [p. 115] une Société; mais, comme s'il estoit degradé de l'estat
commun de créature raisonnable, il n'a pas la liberté & la permission de juger de son droit, & de le soustenir: & par là il est exposé ci toutes les miséres & à tous les inconvenians qu'on a sujet de craindre & d'attendre d'un homme qui estant dans un estat de nature où il se croit tout permis, & où rien ne peut s'opposer à luy, est de plus corrompu par la flatterie, & armé d'un grand pouvoir.
15. И подлинно такой ц[а]рь единовластной о котором здесь предполагаем, взявши [с.91] себе един, всю власть законоподателную и законоисполнителную, невозможно будет его подчиненным, найтить судию, кому б приносить свои жалобы, и кто б мог решить оныя дела свободно, без похлебства, и самовластно, и от кого можно было бы ждать утешения и награждения, за обиду полученную,
или от него самого, или по его указу. Тако оной человек, хотя б назывался Ц[а]рь или Салтан, или б иным каким имянем, но обретается в состоянии натуралном со всеми своими подданными и совсем родом ч[е]л[ове]ческим,
понеже везде где нет законов твердых, ни судии общаго, кому бы можно бить челом на земли, что решить ссоры, которыя могут между ими произойти, там все обретаются в состоянии натуралном и преданы всяким обидам, толко есть сия бедная отмена, что называются подданными, или паче неволниками ц[а]ря единовластного ; вместо того, что в обыкновенном состоянии натуралном, всяк может свою обиду судить, свою волю охранять, и оборонять, колко возможно. А когда имение какова ч[е]л[о]в[е]ка будет взято изволением или указом его монарха, не толко, что некому будет бить челом, и не найдет прибежища в народной власти, как бывает [с.92] в гражданстве; но бутто выключен из числа разумной твари, не имеет воли, ни позволения себя охранить и оборонить, и чрез то предан во всякую бедность, чего можно боятися от такова ч[е]л[о]в[е]ка, которой обретается в соcтоянии натуралном, и чает что все ему позволено, и никто ему противится не может, и наипаче того упоен ласканием, и вооружен
великою властию.
Principatus igitur optimus, & cum Solone, εύδαιμον πτολίεθρον ενός κήρυκος ακούον Felix urbs, quae iussa unius Principis audit. sed quis ille Princeps esse debet, unius & melioris, an & alterius sexus? Utrimque argumenta & exempla sunt: sed magis pro nobis.
Рекох уже, яко монархия, сиречь единоначалство, лучше и полезнейше есть, нежели демокрация (сиречь много началствие), ибо и Солион мудрец Греческий сице глаголет: блажен град, иже повеления единаго царя слушает. Ныне же нужда есть рещи, которого полу зде монарх похваляетца, мужеска ли или женска; истинне реку, яко обоего полу имамы образы, обаче везде мужие точию благополучни, жены же немошни, понеже в мужех всегда болшая добродетель обретается, нежели в женах; в женах же всегда болшая злоба, нежели в мужех.
Duae etiam virtutes Principum primae, Iustitia & Fides, firmiter vix sunt in istis. Non prior, quia inclinant facile & miserantur facillime & gratiae aut affectui obsecundant. Non altera, quia mobiles ingenio sunt, & mutant ut ventus. Ne Clementia quidem sit, quae putetur: & benignior ille vultus, nescio quomodo, saevum saepe animum & vindicem celat. Quid de lascivia aut luxu dicam? utrique vitio opportunas scimus, [p. 103] & pudorem atque opes prodigere; praesertim cum sui iuris ac spontis, fraenum non habent quod adstringat. O quale regnum, ubi Cleopatra aliqua, Messalina, aut Ioanna Neapolitana imperat? Neque sine caussa Sacrae litterae inter pessima comminantur: Faeminarum imperiis subiectum iri. Sed parte tamen altera, exempla nos redarguant, itemque instituta gentium. Nam & alibi succedunt in regna, & feliciter atque industrie administrarunt; cui rei utrique lubet exempla ex Historiis dare.
Л. 61об.
Во всяком монархе первейшие суть две добродетели: правда и вера, яже обая мало в женах обретаются: правды того ради не могут жены содержати, яко всяким прошением удобь преклоняютца и того жалеют, его же не подобает жалети; веры же того ради не могут хранити, яко слабы суть умом и, яко младые древеса ветром, тако женский разум различными страстми семо и овамо непрестанно колеблется; часто же всуе безмерно гневаются и на невинных людей зело свирепеют; и егда веселое лице показуют, тогда часто наиболший гнев в сердце хранят; что же имамы рещи о невоздержании и вожделении телесном, его же ради мнози о срамоте не радят и вся своя имения погубляют; наипаче же егда никого над собою болшаго не видят, и во всем доволство и самоволство имеют. О коль бедно бяше царство Египеcкое, егда в нем Клеопатра начат царствовати; такожде Римское, егда Мессалина беднаго Клявдия своего ѕа нос водила; а в Неаполитании некая Иоанна бесилася; не без вины же и божественное писание, егда гнев божий и казнь [л. 62] на некое царство найти возвещает, тогда тамо женской власти предити обещает. Обаче мнению сему и увещанию нашему многие противные суть образы, такожде установления народная, ибо во многих народах жены по мужах наследствуют разумно и благополучно царство управляют; чесо ради от различных историй различные зде приклады предлагаю: так благополучнаго, яко и неблагополучнаго женского царствования.
§. 3. Civitatis regularis tres sunt formae,; prima quando sumum imperium est penes unum hominem; & dicitur momarchia. Altera quando summum imperium est penes concilium ex selectis duntaxat civibus constans;& vocatur aristocratia. Tertia, quando summum imperium est penes concilium ex universis patribus familias constans; & appellatur democratia. In prima is, qui rerum potitur, dicitur monarcha, in secunda optimates, in tertia populus.
3. ПРАВИЛНАГО града ТРИ суть ВИДЫ, Первый егда высочайшее повелителство есть при едином человце, и именуется МОНАРХИА. (Единоначалство). Вторый: Егда высочайшее повелителство есть при соборе состоящемся из избранных граждан, именуется, АРИСТОКРАТИА. (избраннодержавство). Третий: Егда высочайшее повелителство есть при соборе, состоящем из всех обще домоправителей, называется ДИМОКРАТИА. (Народодержавство:) В первом виде той, который владычествует, именуется МОНАРХ. Во втором ИЗБРАННЫЙ. В третьем НАРОД.
Præterea summum imperium, in monarchiis potissimu & aristocratiis, alicubi absolutum, alicubi limitatum deprehenditur. Absoluta imperii monarcha habere dicitur, qui illud administrare potest proprio ex judicio, non ad normam certorum ac perpetuorum statutorum, sed prout præsens rerum conditio videtur exigere, quiq; adeo proprium ad arbitrium salutem republ[ica], prout ejusdem tempora postulaverint procurat.
Кроме тех высочайшее повелителство, в Монархиях наипаче, и Аристократиях, инде есть СОВЕРШЕННОЕ, (абсолютное:) а инде ОГРАНИЧЕННОЕ. Совершенное повелительство, оный Монарх имеет, который по своему разсуждению собственному оное управляти может, не по правилу неких известных и всегдашних уложений: но как настоящих вещей случай требует. И который весма по собственному своему изволению, о целости общества, как тогдашные времена требуют попечение имел.
Wie werden die Monarchen heutiges Tages genennet? Sie haben den Namen Cäsar, zu teutsch, Kaiser angenommen, und zwar aus denen Ursachen, weilen der königliche Titel bei den Römern sehr verhasset worden war.
Как ныне римские монархи называются? Цесари; того что королевское имя у римлян в великое омерзение и в ненависть пришло.
Diese <…> trugen endlich Cromweln die höchste Gewalt auf, welcher selbige auch unter dem Titel eines Protectoris annahm und einen geheimen Rath setzte, darinnen er die Vornehmsten von jeder Secte wehlete. Und damit war von denjenigen, die einen sothanen Abschei vor der Königlichen Regierung gewiesen, ein neuer Monarch ausgehecket, der nach seinem Belieben ohne jemands Widerstand die drey Königreiche Engel-, Schott- und Irland beherrschte <…>.
Кромвелю препоручили правление и высочайшую власть, которой оную и принял под именем Протектора Аглинского народа, и учредил тайной совет, в которой избрал членами заводчиков разных сект. Таким образом теми самыми людьми, которые Королевскую власть столь сильно ненавидели, поставлен новой Монарх и обладатель, которой по собственному своему соизволению и без всякаго прекословия управлял тремя королевствами, а именно: Англиею, Шотландиею и Ирландиею почти самовластно <…>.
Nos Souverains sont puissans, et ils se distinguent de tous les autres Potentats du monde par la hauteur avec laquelle ils donnent leurs ordres <...>.
Наши Самодержцы весьма сильны; они отличают себя от всех других Монархов тою осанкою, какую они наблюдают при отдавании своих повелений <…>.
<...> la maxime la plus certaine que nos Monarques ayent pour regner absolument et avec une entiere seureté <...>.
<…> главное правило наших Монархов в разсуждении того чтобы правительствовать самовластно и с совершенною безопасностью <…>.
Cum jam jam haeres imperii Romani futurus sis; haereditate adita monarcham te coeli terraeque fore cogitas. At si intelligeres quantum curarum periculorumque secum trahat imperium et dominatus; optares me hercule cunctis potius obedire, quam uni imperare. Quoniam Imperatorem te, fili, relinquo; ingentem tibi principatum a me relinqui censes; sed falleris. Omnes enim tui tantum indigent; tu vero omnium indiges. Plurimos tibi thesauros a me relinqui putas, quia maximos tibi imperii census relinquo; sed in hoc quoque falleris. Princeps enim si thesauris abundat, amicis caret; si amicis abundat, thesauris caret.
[речь Марка Аврелия к сыну] Поелику ты вскоре наследником империи Римской быть имеешь; то думаешь, что по восприятии наследства Монархом неба и земли будешь. Но ежели бы ты разумел, колико печалей и бедствий влечет с собою власть и правительство; истинно лучше бы ты желал всем повиноваться, нежели одному повелевать. Поелику я тебя Императором оставляю; то ты думаешь, что я оставляю тебе великое начальство, но обманываешься: ибо все в тебе одном, а ты напротив один во всех нужду имеешь. Ты думаешь, что я тебе премногия сокровища оставляю, поелику оставляю тебе величайшие государственные доходы; но ты и в сем обманываешься: ибо ежели Государь сокровищами изобилует, то не имеет другов; естьли же изобилует другами, то сокровищ не имеет.
Une de ses premières lois renferme la maxime la plus digne des vrais monarques : La majesté souverain, dit-il, se fait honneur, en se reconnoissant soumise aux lois. La puissance des lois est le fondement de la nôtre. Il y a plus de grandeur à leur obéir qu’à commander seul sans elles. “C’est, dit M. le Beau plus grande leçon qu’un souverain ait jamais faite à ses pareils”.
On trouve vers le même temps une loi de Théodose II, qui n’annonce pas à beaucoup près tant de sagesse. Il défend, comme crime de lèse-majesté, non-seulement de porter des étoffes de la teinture des ornemens impériaux, mais d’en garder chez soi. C’est-là qu’on reconnoît le despotisme.
Один из первейших законов его заключает правило достойнейшее истинных монархов: самодержавное величество, говорит он, делает честь, когда признает себя подверженным законам. Сила законов есть основание нашего могущества. Более величества в повиновении им, нежели в начальствовании без них. Се самое, говорит г. ле-Бо, величайшее наставление, какое токмо давал самодержавец равным себе.
Около сего же времени сыскали некоторой Феодосиевой закон, которой не возвещает такой мудрости. Он запрещает, яко преступление оскорбления величества, не токмо носить штофы с вышитыми императорскими украшениями, но и хранить у себя. В сем видеть можно деспотство.
Si la politique, comme on ne peut guère en douter, eut beaucoup de part à la conversion du monarque, jamais peut-être elle ne fit un plus grand bien au royaume. Quelle espérance pouvoit-il y avoir de finir [p. 12] autrement la guerre civile ; puisque des ligueurs effrénés saisirent ce moment pour redoubler leurs efforts ?
Если в обращении сего монарха к Римской вере способствовала политика, в чем нельзя почти и сомневаться, то может быть не учинила она никогда Французскому королевству толь великого добра; да и мог ли он иметь какую-нибудь надежду к окончанию междоусобной войны другим образом?
Les Souverains ne sçauroient concourir au bien général, qu’en tirant pour un tems le rideau sur leurs avantages particuliers.
Монархи не могут содействовать во утверждения общаго блага, ежели не оставят на время попечений о частных своих пользах <…>.
Разсуждая о Едуарде как о воине, о законодателе, монархе, и как о частном человеке, видим, что он из всех Аглинских государей был величайший.
Ce fut en cet art de fournir toujours à l’attente publique, qu’excella le premier Roi du nouveau monde, le dernier Roi d’Arragon, & le Monarque le plus accompli de tous ses prédecesseurs, Ferdinand le Catholique. Il occupa sans cesse l’admiration de l’Europe, & il l’occupa bien plus par un prudent emploi de ses rares qualités, dont les effets glorieux se succedoient les uns aux autres ; que par tant de lauriers qui ceignaient son front. Sa politique superieure à celle des Princes ses rivaux, le fut encore plus en ce point, qu’il en sçut dérober les ressorts aux yeux de tout le monde, aux yeux de ceux qui l’approchoient, qui le touchoient meme de plus près: la Reine Isabelle son illustre compagne, les ignora, quoique passionnément aimée de Ferdinand, les Courtisans de ce monarque les ignorerent, quoique tousjours appliquez à les épier, à les démesler, à les deviner. Tous les soins de ces politiques curieux n’étoient que des coups en l’air: le Prince ne leur fut jamais connu que par les évenements successifs, dont le nouvel éclat les surprenoit de plus en plus.
В искусстве же обнадеживать публику всегдашним ожиданием отменных от себя дел наиболе прославился Фердинанд Католик, первой государь новаго света, последний Аррагонской король и монарх, превозшедший благоразумным правлением всех своих предшественников. Он обращал на себя удивление всей Европы, и занимал ее более благоразумным употреблением редких своих качеств, коих знаменитыя действия следовали безпрерывно одни за другими, нежели множеством лавр, украшавших его голову. Политика его, превосходящая всякую современных ему государей, была тем достопамятнее, что он умел скрывать все действующия ею пружины от глаз целаго света, от глаз своих придворных, и от всех весьма приближенных к нему людей. Самая королева Изабелла, светлейшая его супруга, хотя впрочем и страстно любимая Фердинандом, не знала однакож ничего о его намерениях. Придворные сего Монарха сколько ни старались испытывать и изведывать его предприятия, но все их покушения и все пронырства оставались до того тщетными, что знали они своего государя только по одним последствиям его деяний, коих новая громкость и новая слава приводила их в величайшее удивление.
Le penchant rend tout praticable : il facilite ce que le prince le plus despotique, et même le plus aimé, n’obtiendrait pas de ses sujets. Je suppose, pour un moment, qu’un prince, tel que je le dépeins, veuille assigner à ses peuples leur vacation particulière, et qu’il dise à celui-ci : soyez laboureur ; à celui-là : soyez matelot, et ainsi des autres.
Склонность творит все приступным и возможным даже и то, чего и самый деспотический, или и любимый от подданных своих государь от них получить и из них сделать не в силах; на пример представим себе монарха с таковыми свойствами, о каковых я теперь говорил, то есть самовластнаго, да пускай будет он притом же милостив и человеколюбив; пускай будет отец и надежда своего народа, однако и при таких добрых свойствах естьли вздумает распределить должности подданным своим по своему разсуждению, и судя по наружности о способностях их, и скажет иному из них: ты будь земледельцем, а другому, ты будь художником, и так далее: верно не удастся ему улучить чрез то им желаемое.
[Примечание: переводчик неточен – в соответствующем фрагменте оригинала речь идет о матросе, а не о художнике].
L’Espagne doit aisément reconnaître ici Philippe IV qui nous représente en sa personne les perfections partagées en tant d’autres : ce modèle sur lequel il faut se former pour être un monarque parfait, ce prince heureux dans ses entreprises, héros dans la guerre, sage et réglé dans ses mœurs, solide et fort dans sa foi, aimable dans ses manières, accessible au dernier de ses sujets; en un mot, grand homme en tout.
Испания предлагает нам оной в Филиппе IV, заключающем в одной особе своей столько добрых качеств и совершенств, что едва ли можно оныя найти раздельно и во многих Государях. Он может служить образцом для всякаго Монарха, желающаго быть совершенным правителем своего государства. Ибо Филипп, будучи щастлив во всех своих предприятиях, показывался храбрым на войне, мудрым и добропорядочным в поведении, твердым и непоколебимым в вере, любезным в обхождении, ласковым к последнему из подданных своих; одним словом, он был во всем велик и совершен.
L’Histoire est regardée comme l’école des Princes; elle peint à leur mémoire les regnes des Souverains qui ont été [p. 244] les Peres de la Patrie, et des Tyrans qui l’ont désolée : elle leur marque les causes de l’agrandiisement des Empires et celles de leur décadence <...>.