<...> und aber ein nach Ehren-strebender oder bereits dazu gelangter Politicus alle Gelegenheit sich andern genau zu verbinden und von ihrem enderbaren Willen stets zu dependiren äusserst zu meiden; Als bediene er sich nicht leicht ohnentgeltlich seines gleichen, oder auch geringern Standes Personen Hülffe noch nehme viel weniger von ihnen Geschencke und andere Wohlthaten dann durch deren Empfah- und Geniessung verbindet er sich dem Geber zu dergleichen oder grössern Wohlthaten, dann, chi beneficio fa, beneficio aspetta, wer wohlthut, erwartet wieder Wohlthaten, wer selbige aber empfähet, chi d’altrui prende, sua libertà vende, verkauffet seine Freyheit und fässelt sich gleichsam dadurch an, Gestalt die Gaben in den Gemüthern der Menschen eben das Vermögen was das Geld auf den Märckten, dann mit demselben kaufft und verkaufft [S. 383] man die Herzen und Willen der Menschen <...>.
<...> чести ищущему или онои доступившему политику всяких случаев убегати надлежит иным себя тако обязывати и их пременимои воли непременно подвержену быти, и тако да не требует лехко воздаяния равного своего или подлее себя особы вспоможения, ниже прямаи от него подарки или иные благодеяния, ибо приятием обяжет себя дателю и с таковым же или болшим благодеянием, ибо хто благодеяния и кто оныя принимает, волность свою продает и обязуется тем, ибо дары нравом человеческим тож могут яко деньги на торгу и оным купят и продают сердца и воли человеческия <...>.
Lusisti praeterea in permiscenda populi & optimatum potestate, quae utique diversissima est. Tu vero ad fucum & libertatis pompam, populum nominasti ; ad utilitatis vero speciem, retulisti Optimatum solertiam. Atqui, si respublicas intelligis, in quibus summum populo ius est ; quid prudentia illic Procerum possit ? Cum saepe ad imperitos, atque ignavos, populi levitas deferat fasces, cum factionibus, invidia, impetu, rapiantur vulgi studia; & plerunque fuerit ingens virtutis specimen, ab imperita multitudine male mulctari ? Sin illuc te refers, ubi Proceres omnia possunt ; pudeat istiusmodi senatui regnum, Anaximander, posthabere, & multiplicato numero dominorum, augere serviendi vilitatem. Nam pro unico Rege tot heros obtrudis, quot illic homines senatum constituunt.
К тому ж, вы непристойно смешали народную и вельможескую власть, для того что она весьма различна. Подлинно, вы для прикрасы и для великолепия в вольности отозвались к народу; а ради пользы присовокупили досужство вельможей. Но ежели вы чрез всеобщества разумеете те, в которых верьховнейшее право народ имеет; то какую в них силу благоразумие знатных людей иметь может? Ибо часто незнающих и ленивых лехкомыслие народа производит: также, возмущениями, завистию, и устремлением кипят народныя хотения; и притом, многократно бывало превеликия добродетели знаком, когда кто от нестройнаго множества пострадал. Буде ж вы к той стороне прибежите, где вся сила в одних вельможах; то такое правительствующее собрание предпочесть Царству, весьма стыдно, Государь мой, и умножив число Государей, умножить неволи подлость: ибо вы, вместо одного токмо Царя, столько поставляете Государей, сколько там людей, из которых [с. 169] состоит оный правительствующий совет.
Pour peu qu’on fasse d’attention sur l’établissement des Royaumes, en quelque tems & en quelque pays que ce soit, on trouvera que le titre primordial de la Monarchie est le maintien de l’ordre & le soin du bien public. En effet il ne seroit pas possible d’établir l’ordre & la paix, si les hommes vouloient tous être indépendans, & s’ils ne se soumettoient à une autorité, qui leur ôtât une partie de leur liberté pour leur conserver le reste.
Ежели только посмотреть со вниманием на заведение Королевств, в какое бы то ни было время, и в какой ни будь стороне, то найдется, что первоначальной титул Монархии есть не что иное, как содержание порядка в народе, и попечение об общей пользе. И подлинно не льзя было установить порядка и тишины в народах, ежелиб они захотели быть во вся независящими, и ежелиб они не покорялись власти, которая отнимает у них некоторую часть вольности, чтоб соблюсть из нея другую.
Les Plaintes du Clergé de France ayant porté ce Roi à faire une Ordonnance qui défendoit l’Exécution des Rescrits, Mandats, & Bulles que les Papes pourroient donner à l’avenir, au préjudice des Franchises & Libertez dont l’Eglise Gallicane étoit
Жалобы духовенства Французскаго привлекли сего Короля выдать указ, которым запрещено исполнение рескриптов, мандатов и буллей, присылаемых впредь от Пап, во вред свободы и вольности Галльской церкви, чем она тогда владела
La plus grande des maximes & la plus connuë, с'est que le Commerce ne demande que [p. 33] liberté & protection ; & si la liberté a quelque restriction dans le Bled, elle doit être dans toute son étenduë pour les autres denrées & marchandises. Leur disette ou leur abondance, leur cherté ou leur bon marché ne sauroient être que momentanées & de peu de conséquence, variation non préjudiciable au Citoyen & avantageuse au Négociant qu’elle excite au travail.
Самое главнейшее и известнейшее правило есть то, что купечество требует вольности и покровительства: а хотя вольность сия в хлебных торгах бывает и ограничена, однако она должна быть во всей своей силе и обширности в рассуждении прочих товаров. Ибо изобилие и недостаток есть маловременен и маловажен; а сии оба, когда попеременно случаться будут, то не только не будут вредны гражданам, но ещё и полезны для купцов: потому, что они могут быть побуждением к трудам.
Les nouveaux Législateurs sur de meilleurs principes, ont augmenté par des representations l’or & l’argent, parce qu’il leur a encore paru insuffisant à la quantité de gages necessaires pour les besoins & la rapidité des échanges ; <…> & cette Politique plus sage, soutient depuis plusieurs siécles la liberté des Etats qui s’en sont servis, & y entretient la force & l’abondance.
Новые законодатели умножали золото и серебро ещё и изображениями; потому что они думали, что золото и серебро само собою было недовольно к великому числу платежей, даемых за надобности, и неспособно для скорости обменов. <…> И сия разумная политика через многие уже века сохраняет вольность тех государств, которые оною пользовались, также подкрепляет их силу и изобилие.
Ему надлежало приводить в порядок народ возмутительный, жестокосердный и безсильный: ему должно было привесть народ в состояние противиться покушениям многих городов угрожающих уму отнятием вольности: следовательно надобно было ему вперить в народ послушность и военные добродетели, и надобно было сделать все народ искусными витязями.
Il commença d’abord par changer la forme du gouvernement ; il établit un sénat qui fût le dépositaire de l’autorité des lois, & de la liberté. Les rois de Lacédémone n’eurent plus que des honneurs sans pouvoir ; le peuple fut soumis aux lois : on ne vit plus de dissensions domestiques, & cette tranquillité ne fut pas seulement l’effet de la nouvelle forme du gouvernement.
<…> le nom seul de la royauté leur fut odieux, & une de leurs villes opprimée par un tyran, devenoit en quelque sorte un affront pour tous les Grecs : ils s’associerent donc à la célebre ligue des Amphictions ; & voulant mettre leurs lois & leur liberté sous la sauve-garde d’un corps puissant & respectable, ils ne formerent qu’une seule république <…>.
<…> одно имя самодержавия им стало ненавистно, и тот город, который находился в руках какого нибуть тиранна, почитался срамом всей Греции. Для сего вступили они в славный Амфиктионский союз; и желая поручить свои законы и вольность защищению столь сильнаго и почтеннаго собрания, составили все одну только республику.
<…> страстная их к вольности любовь и смертельная ненависть к единоначалию заставила их всех предпочесть смерть Персидскому владычеству.
Les Romains essayerent dèslors sur les Grecs cette politique adroite & savante, qui avoit déjà trompé & subjugué tant de nations : sous prétexte de rendre à chaque ville sa liberté, ses lois, & son gouvernement, ils mirent réellement la Grece dans l’impuissance de se réunir.
C сего времени начали римляне наблюдать в разсуждении греков ту глубокую и обманчивую политику, которую они толикое уже множество народов прельстили и покорили: под предлогом возвращения всякому городу его вольности, законов и правительства, они в самой вещи отнимали у Греции возможность опять соединиться.
Cependant ces jeux furent toujours réputés si sacrés dans l’esprit des peuples, qu’on n’osa pas les discontinuer <… >. Le sénat de Rome se contenta d’ôter aux Corinthiens le droit qu’ils avoient d’en être les juges <…>. Les Romains portant au plus loin leur générosité, dirai-je mieux, leur sage politique, rendirent authentiquement la liberté à toute la Grece.
Однако народ, всегда мысленно почитал сии подвиги столь святыми, [с. 20] что не смел не продолжать оных <…>. Сенат Римской почел за довольно, отнять у коринфян только право, принадлежавшее им быть судиями на оных <…>. Римляне, великодушие свое, или лучше сказать, премудрую их политику, возводя на высочайшую степень, торжественно возвратили вольность всей Греции.
«Le sénat, le peuple romain, & le général Titus Quintius Flaminius, après avoir vaincu le roi de Macédoine, déclarent qu’à l’avenir les Corinthiens <…> & tous les peuples ci-devant soumis à la domination de Philippe, jouiront des-à-présent de leur liberté, de leurs immunités, de leurs privileges, & se gouverneront suivant leurs loix».
MODON
Trajan, touché de leurs malheurs, les rétablit, leur accorda des privileges, & les laissa se choisir un gouvernement aristocratique.
Модон
Траян сжалившися под их нещастием, привел их в лучшее состояние, пожаловал им вольности и дозволил учредить аристократическое правление.
Fertur enim unusquique ad appetitionem ejus quod sibi bonum, & ad fugam ejus quod sibi malum est, maximè autem maximi malorum naturalium, quae est mors; idque necessitate quadam naturae non minore, quam qua fertur lapis deorsum. Non igitur absurdum neque reprehendendum, neque contra rectam rationem est, si quis omnem operam det, ut a morte & doloribus proprium corpus & membra defendant conservetque. Quod autem contra [p. 68] rectam rationem non est, id juste & Jure factum omnes dicunt. Neque enim Juris nomine aliud significatur quam libertas, quam quisque habet facultatibus naturalibus fecundum rectam rationem utendi. Itaque Juris naturalis fundamentum primum est, ut quisque vitam & membra sua, quantum potest, tueatur.
Всякой человек стремится к приобретению блага, и ко устранению от зла; более же всего страшится он наиопаснейшего естественного удара, то есть, смерти, следовательно тот, кто употребит все тщание и силы на защищение и сохранение, своего тела от смерти и болезней, поступит не непристойно, ниже противу благоразумия, а что не противно благоразумию, то все справедливым и по праву содеянным называют: ибо право есть всякому свойственная вольность пользоваться [c. 8] естественными способностями по предписанию благоразумия. И так начальнейшее естественного права основания состоит: Во всевозможном защищении жизни и членов наши.
Si vous allez dans le Nord de l'Amérique, vous trouverez des Peuples sauvages, qui vous feront voir que les Scévolas, [p. 56] les Curcius, & les Socrates n'étoient que des femmes auprès d'eux. Un Vaisseau qui revient de Guinée est rempli de Catons, qui aiment mieux mourir, que de survivre à leur liberté. Un grand Peuple, bien éloigné de la Barbarie, quoique fort contraire à nos usages, [p. 57] ne fait pas plus de cas de la vie <…>. Voilà des Nations entieres parvenues à tout ce que les Stoïciens prescrivoient de plus terrible <…>.
Естьли пойдешь в северную страну Америки, то найдешь там таких диких народов, которые тебе докажут, что Сцеволы, Курции и Сократы были в разсуждении их жены. <…> [с. 43] корабль возвращающийся из Гвинеи наполнен бывает Катонами желающими лучше умереть, нежели пережить свою вольность. Мужественной народ весма удаленной от варварства, хотя нравами своими и весма отличен от наших, однако нимало не уважает своей жизни <…>. Вот целой народ дошедший до всего того ужаса достойнаго, что Стоики предписывали!
Ainsi la Religion Anglicane fut établie, à peu près telle qu’elle est aujourd’hui, partagée en deux Communions, toujours animées l’une contre l’autre, et qui ne conservent l’union et la paix extérieure que par l’intèrêt politique de la Nation, et par la force, qui oblige l’un des partis à se soumettre, moyennant la liberté qu’on lui accorde.
По чему Английская вера учинена тогда почти такою, какова она ныне, то есть разделенная на два исповедания, кои ужасно одно на другое злобствуют, а соблюдают единство и наружный мир ради того толко, что требует сего государственная польза и сила, которая обуздывая сильнее одно из них, обязывает другое покоряться из даемой ему волности.
<…> in most other countries of the world being now more or less debased and destroyed, they at present may be said to remain, in a peculiar and emphatical manner, the rights of the people of England. And these may be reduced to three principal or primary articles; the right of personal security, the right of personal liberty, and the right of private property: because, as there is no other
known method of compulsion, or abridging man’s natural free will, but by an infringement or diminution of one or other of these important rights <…>.
В других странах сама сия часть природной вольности уничтожена или разрушена; по чему Аглинской народ может права им приоберетеныя, и коими он пользуется, по справедливости называть правами народа Аглинскаго. Сии права можно привести в следующия три главнейшия, а именно: в право личной безопасности, в право личной вольности и в право частной или особенной собственности. Нарушить одно или другое из сих прав есть нечто иное, как лишить человека всей его вольности, и сделать его невольником.
The military state includes the whole of the soldiery, or such persons as are peculiarly appointed among the rest of the people for the safeguard and defence of the realm. In a land of liberty it is extremely dangerous to make a distinct order of the profession of arms. In absolute monarchies this is necessary for the safety of the prince, and arises from the main principle of their constitution, which is that of governing by fear; but in free states the profession of a soldier, taken singly and merely as a profession, is justly an object of jealousy. In these no man should take up arms, but with a view to defend his country and its laws: he puts not off the citizen when he enters the camp; but it is because he is a citizen, and would wish to continue so, that he makes himself for a while a soldier. The laws therefore and constitution of these kingdoms know no such state as that of a perpetual standing soldier, bred up to no other profession than that of war <…>.
Военное состояние заключает в себе всех ратных или таких людей, кои из числа народа особливо определены для безопасности и защищения государства.
В том государстве, где народ вольностию напитан, крайне опасным почитается иметь навсегда учрежденную регулярную армию; но в самодержавном Монаршеском государстве такое учреждение армии весьма нужным почитается для безопасности Государя, которой принужден управлять свой народ больше страхом оружия, нежели предписанными законоположениями. Напротив того в вольном государстве солдатская служба, [с. 177] заведенная на всегдашнем своем продолжении производит ненависть и подозрение в народе. В таких вольных государствах никто не должен принимать оружия иначе, как токмо с намерением для защищения своего отечества и закона. И приемлющий в таком намерении оружие не слагает с себя звания гражданского, но для того единственно, что он гражданин и желает быть всегда гражданином, делается на время солдатом и в поход идет. И так для сей причины законы Аглинские не позволяют и ныне иметь в государстве регулярной армии, состоящей из людей ни к чему другому невоспитанных, как токмо к одной войне <…>.