Mais les divisions toujours nécessaires dans un Gouvernement républicain pour le maintenir, ne pouvoient être que fatales à un Gouvernement déspotique, parce qu’elles ne pouvoient produire que le changement [p. 229] du Souverain, & non le rétablissement des Loix & la cassation des abus.
Но разделения нужныя всегда в народном правлении для подкрепления онаго должны были непременно быть вредны Самодержавному правлению, ибо они производят толко премену владетеля, а не возстановление законов, и непрестание своевольнаго их потребления
Une expérience continuelle a pu faire connoître en Europe qu’un Prince qui a un million de Sujets, ne peut, sans se détruire lui-même, entretenir plus de dix mille hommes de troupe : il n’y a donc que les grandes Nations qui aient des armées.
<…>
Les Fondateurs des anciennes Républiques avoient également partagé [p. 26] les terres : cela seul faisoit un Peuple puissant, c’est-à-dire, une Société bien réglée : cela faisoit aussi une bonne armée, chacun ayant un égal intérêt, & très grand, à défendre sa patrie.
Quand les lois n’étoient plus rigidement observées, les choses revenoient au point où elles sont à présent parmi nous : l’avarice de quelques particuliers, & la prodigalité des autres, faisoient passer les fonds de terre dans peu de mains ; & d’abord les arts s’introduisoient pour les besoins mutuels des riches & des pauvres. Cela faisoit qu’il n’y avoit presque plus de Citoyens ni de Soldats ; car les fonds de terre destinés auparavant à l’entretien de ces derniers étoient employés à celui des Esclaves & des Artisans, instruments du luxe des nouveaux possesseurs : sans quoi l’Etat, qui malgré son déréglement doit subsister, auroit péri.
Ежедневное искуство научает нас, что в Европе имеющий миллион подданных [с. 26] князь не может без конечнаго своего разорения содержать больше 10000 войска: следственно одни только великие народы имеют настоящее войско.
<…>
Основатели древних республик равно разделили земли; сие одно делало сильный народ, то есть благоустроенное общество; сие так же делало храбрых воинов, понеже каждый имел равную пользу, и весьма великую, защищать свое отечество.
Когда законы не были больше строго наблюдаемы, дела приходили в такое состояние, в каком они теперь у нас находятся: от сребролюбия иных, а других разточения земли перешли в немногия руки; и вскоре начили художетсва заводиться для взаимных богатых и убогих нужд. Сие было причиною, что почти не стало больше ни граждан, ни воинов; ибо земли, определнныя прежде для содержания сих последних, употреблены после были на пропитание рабов и художников, служащих орудием [р. 27] к роскоши новых владельцов: без чего правление, которое не смотря на свою нестройность должно пребыть в целости, разрушилось бы.
В протчем Греция была страшна для своего положения, для сил, для множества своих городов, для многочисленнаго своего войска, для своей полиции, для своих нравов, для своих законов: она любила войну, она знала военное искуство; [с. 53] и она бы была не победима, но несогласия ей в том препятствовали.
Lorsqu’ils laissoient la liberté à quelques Villes, ils y faisoient d’abord naître deux factions ; l’une défendoit les loix & la liberté du pays, l’autre soutenoit qu’il n’y avoit de loi que la volonté des Romains ; & comme cette derniere faction étoit toujours la plus puissante, on voit bien qu’une pareille liberté n’étoit qu’un nom.
Когда они дозволяли иным городам пользоваться вольностию, то вскоре по их наущению рождались там между гражданами несогласия; одни защищали законы и вольность своего отечества, другие полагали весь закон в воле Римлян: и как сии последние были всегда гораздо сильнее, то явствует, что подобна вольность состояла только в имени.
On objectera peut-être que les Empires fondés sur les loix des Fiefs, n’ont jamais été durables, ni puissants. Mais il n’y a rien au monde de si contradictoire que le plan des Romains & celui des Barbares : & pour n’en dire qu’un mot, le premier étoit l’ouvrage de la force, l’autre de la foiblesse ; dans l’un la sujétion étoit extrême, dans l’autre, l’indépendance ; dans les pays conquis par les Nations Germaniques le pouvoir étoit dans la main des Vassaux, le droit seulement dans la main du Prince : c’étoit tout le contraire chez les Romains.
Может быть возразят, что основанные на Фейдальных законах государства не были никогда долговечны, ниже сильны; но ничто в себе большаго противоречия не заключает, как принятое разположение у Римлян и у Варваров: и кратко сказать, перьвое основано было на силе, другое на слабости: в одном подданство доходило до крайности, в другом независимость: в завоеванных Германскими народами странах власть была в руках у васаллов, одно только право в руках у государя: у Римлян со всем противное сему было.
M. Duronius, Tribun du Peuple, fut chassé du Sénat par les Censeurs, parce que, pendant sa Magistrature, [р. 98] il avoit abrogé la loi qui bornoit les dépenses des festins.
C’étoit une institution bien sage : ils ne pouvoient ôter à personne une Magistrature, parce que cela auroit troublé l’exercice de la puissance publique ; mais ils faisaient déchoir de l’ordre & du rang, & privoient, pour ainsi dire, un Citoyen de sa noblesse particulière.
М. Дуроний народоначальник выгнан был из сената от ценсоров; понеже во время своего начальства уничтожил он закон, который полагал меру бывающим при пиршествах издержкам.
Сие учреждение весьма было благоразумно. Они не могли ни у кого отнять начальства, для того что сие привело бы в замешательство исполнение всенародной власти; но они умаляли состояние и преимущества, и лишали, так [р. 99] сказать, гражданина особеннаго его благородства.
En un mot, un gouvernement libre, c’est-à-dire toujours agité, ne sçauroit se maintenir, s’il n’est par ses propres loix capable de correction.
Словом вольное правление, то есть всегда волнующееся, не могло бы пребыть в целости, естьли оно чрез собственные свои законы не может отвратить вкравшийся погрешности.
Sylla fit des loix très-propres à ôter la cause des désordres que l’on avoit vus : elles augmentoient l’autorité du Sénat, tempéroient le pouvoir du Peuple, régloient celui des Tribuns.
Сулла дал весьма изрядные законы к уничтожению причины бывших безпорядков: они возвышали власть сената, предписывали меру народной силе, и прекращали своевольство народоначальников.
Les loix de Rome avoient sagement divisé la puissance publique en un grand nombre de Magistratures, qui se soutenoient, s’arrêtoient, & se tempéroient l’une l’autre ; & comme elles n’avoient toutes qu’un pouvoir borné,
chaque Citoyen étoit bon pour y parvenir ; & le Peuple, voyant passer devant lui plusieurs personnages l’un après l’autre, ne s’accoutumoit à aucun d’eux.
Римские законы благоразумно разделили общенародную власть между многими чиноначальниками, которые, подкрепляя и удерживая друг друга, не преступали положенных им пределов: и как они все имели определенную законами власть, то каждый гражданин не вобразно мог доходить до чинов; а народ, имея всегда переменных чиноначальников [с. 121] ни к кому из них не привыкал.
Le Peuple Romain, presque toujours abandonné de ses Souverains, commença à le devenir, & à faire des Traités pour sa conservation ; ce qui est le moyen le plus légitime d’acquérir la souveraine puissance : c’est ainsi que l’Armorique & la Bretagne commencerent à vivre sous leurs propres loix.
Римский народ, почти всегда оставляемый от своих самодержцев, начал управлять сам собою, и делать договоры [с. 253] для своего сохранения; что служит законным средством к приобретению самодержавной власти: таким же образом Арморика и Британния начали жить по собственным своим законам.
Mais les divisions, toujours nécessaires dans un gouvernement Républicain pour le maintenir, ne pouvoient être que fatales à celui des Empereurs, parce qu’elles ne produisoient que le [р. 252] changement du Souverain, & non le rétablissement des Loix & la cessation des abus.
Но разпри, служащия всегда к утверждению вольнаго правления, пагубны были для единовластнаго; понеже оныя производят только перемену самодержца, а не возстановление законов и уничтожение злоупотреблений.
Tant s’en faut que les vertus [р. lxxxv] morales & chrétiennes soient exclues de la monarchie, que même la vertu politique ne l’est pas. <…>.
Enfin l’homme de bien, dont il est question dans le livre III, chapitre v, n’est pas l’homme de bien chrétien, mais l’homme de bien politique, qui a la vertu politique dont j’ai parlé. C’est l’homme qui aime les loix de son pays, & qui agit par l’amour des loix de son pays.
В таком же смысле надлежит понимать и о том, что по изключении нравственныя и Християнския добродетели из правления самодержавнаго, не останется в оном и самыя политическия добродетели. <…>.
На последок человек добродетельный о каком говорится третия книги в главе пятой, разумеется добродетельным не Християнски, но политически, имеющий ту политическую добродетель, о которой я говорил. Он есть такий человек, который любит законы своего отечества, и который действует по законам своея земли.
Я положил начала, и увидел, что частныя приключения привязывались к ним, как будто сами от себя, что истории всех народов, не что иное, как последования, и что каждый частный закон связывается с другим, или зависит от другаго общественнейшаго закона.
Ежели бы я возмог каким образом произвести, что бы весь свет возъимел новыя причины к возлюблению своих должностей, своего Государя, своего отечества и своих законов, и что бы возчувствовали лучше свое блаженство в каждой земле, в каждом правлении и в каждом состоянии, в каком кто находится; то бы я почел себя наисчастливейшим из смертных.
Les hommes, dans l’état de nature, abstraction faite de toute religion, ne connoissant, dans les différents qu’ils peuvent avoir, d’autre loi que celle des animaux, le droit du plus fort, on doit regarder l’établissement des sociétés comme une espece de traité contre ce droit injuste ; traité destiné à établir entre les différentes parties du genre humain une sorte de balance.
Люди в естественном состоянии, положив, что они не имеют ни какия веры, не знают в случающихся между ими несогласиях ни какого закона, кроме свойственнаго животным, права сильнейшаго; и так установление сообществ должно почитать, как некоторый род договора противу сего несправедливаго права: а договор назначенный ко установлению между разными частями рода человеческаго, как некоторый род равновесия.
On peut distinguer trois sortes de gouvernemens ; le républicain, le monarchique, le despotique. Dans le républicain, le peuple en corps a la souveraine puissance. Dans le monarchique un seul gouverne par des loix fondamentales. Dans le despotique, on ne connoît d’autre loi que la volonté du maître, ou plutôt du tyran. Ce n’est pas à dire qu’il n’y ait dans l’univers que ces trois especes d’états ; ce n’est pas à dire même qu’il y ait des états qui appartiennent uniquement & rigoureusement à quelqu’une de ces formes ; la plupart sont, pour ainsi dire, mi-partis ou nuancés les uns des autres.
Правление можно разделить на три рода, народное, самодержавное и самовластное. В народном правлении народ весь вместе имеет верховное могущество, в самодержавном одна особа управляет по принятым за основание законам, а в самовластном не знают другаго закона, кроме воли Государя или лучше сказать мучителя. Сим разделением не утверждается того, что бы о всей вселенной были только сии три рода правлений, как не говорится здесь и того, что бы находилися такие государства, которыя бы единственно и в точности принадлежали к одному какому нибудь из сих учреждений; но большая из них часть суть, так сказать, полсмешены или одни другим подтенены.
Osons opposer Socrate même à Caton : l’un étoit plus philosophe, & l’autre plus citoyen. <…>. L’un instruit quelques particuliers, combat les sophistes, & meurt pour la vérité : l’autre défend l’état, la liberté, les lois contre les conquérans du monde, & quitte enfin la terre quand il n’y voit plus de patrie à servir.
Осмелимся ли Сократа [с. 38] сравнить Катону; первый был более философ, последний же более гражданин. <…>. Перьвый научает некоторых частных людей, опровергает ложныя мнения и умирает за истинну; последний же защищает государство, свободность и законы от завоевателей света, и наконец оставляет землю, когда уже услуги его для отечества тщетны были.
Que si l’autorité publique en prenant la place des peres, & se chargeant de cette importante fonction, acquiert leurs droits en remplissant leurs devoirs, ils ont d’au tant moins sujet de s’en plaindre, qu’à cet égard ils ne font proprement que changer de nom, & qu’ils auront en commun, sous le nom de citoyens, la même autorité sur leurs enfans qu’ils exerçoient séparément sous le nom de peres, & n’en seront pas moins obéis en parlant au nom de la loi, qu’ils l’étoient en parlant au nom de la nature.
Ежели всенародная власть примет на себя вид [с. 51] отцев, и обязавшись сею важною должностию, тем самым себе доставит отеческия права чрез исполнение их обязанностей, то отцы не имеют причины на то жаловаться; ибо в таком случае они переменяют только звание и под именем граждан будут иметь обще ту же власть над детьми своими, какую они имели особенно каждый под именем отца, и равно в силу закона дети будут им повиноваться так, как по природе.
Il est certain que le droit de propriété est le plus sacré de tous les droits des citoyens, & plus important à certains égards que la liberté même ; soit parce qu’il tient de plus près à la conservation de la vie ; soit parce que les biens étant plus faciles à usurper & plus pénibles à défendre que la personne, on doit plus respecter ce qui se peut ravir plus aisément ; soit enfin parce que la propriété est le vrai fondement de la société civile, & le vrai garant des engagemens des citoyens : car si les biens ne répondoient pas des personnes, rien ne seroit si facile que d’éluder ses devoirs & de se moquer des lois.
Известно что право имущества весьма свято почитается по всем гражданским правам, и в некоторых обстоятельствах уважается больше самой вольности; как по тому, что весьма способствует к соблюдению жизни, так и по тому, что имения подвержены к завладению другими; поелику же [с. 57] они не так удобны к защищению как лица, то должно гораздо в большем почтении содержать то, чего легко лишиться можно; наконец и по тому что собственность имущества служит основанием гражданскому обществу и истинным залогом обязательств граждан: ибо ежели бы имения не отвечали за господ своих, то бы весьма удобно было избегать своих должностей и презирать законы.
ÉCONOMIE ou ŒCONOMIE, (Morale & Politique.) ce mot vient de οἶκος, maison, & de νόμος, loi, & ne signifie originairement que le sage & légitime gouvernement de la maison, pour le bien commun de toute la famille. Le sens de ce terme a été dans la suite étendu au gouvernement de la grande famille, qui est l’état. Pour distinguer ces deux acceptions, on l’appelle dans ce dernier cas, économie générale, ou politique ; & dans l’autre, économie domestique, ou particuliere. Ce n’est que de la premiere qu’il est question dans cet article. Sur l’économie domestique, voyez Père de famille.
Quand il y auroit entre l’état & la famille autant de rapport que plusieurs auteurs le prétendent, il ne s’ensuivroit pas pour cela que les regles de conduite propres à l’une de ces deux sociétés, fussent convenables à l’autre : elles different trop en grandeur pour pouvoir être administrées de la même maniere, & il y aura toûjours une extrème différence entre le gouvernement domestique, où le pere peut tout voir par lui-même, & le gouvernement civil, où le chef ne voit presque rien que par les yeux d’autrui.
Економия, (нравств. и политика). Сие слово составлено из Греческаго οἶκος дом и νόμος закон, и по производству означает разумное и законное домашнее правление к общему всей семьи благополучию. Знаменование сего слова потом введено даже и в правлении большей семьи или государства. Для лучшего различения сих означений в последнем случае называется она общественною экономиею или государственным благоучреждением, в первом же домостроительством, или частною экономиею.
Хотя бы между государством и семьею и было такое сходство, каковое [с. 2] многие сочинители утверждают, то не следовало бы из того, что правила порядка свойственныя одному, которому ни есть из сих двух обществу, равно приличествуют и другому: пространством своим они разнствуют так, что одинаковым образом управляемы быть не могут, и несходствие сие безконечно между домашним правлением, в коем отец все видеть может своими очами, и государственным, котораго глава зрит по представлению других.