Seine Gesetze waren gleich vor jedermann, *und er ließ seinen Unterthanen eine gäntzliche Freyheit*. Seine Absicht war immer das gemeine Beste, nie seine eigene Lust, Vortheil, oder Ehre. Kurtz, sein gantzes Trachten gieng dahin, sich der Regierung Gottes zu unterwerffen, denen Menschen Gutes zu thun, die Gerechtigkeit [S. 24] zu handhaben, und die Wahrheit alleweg zu reden.
Dahingegen besaß Lucius Verus keine eintzige von diesen Tugenden. Er war weder in der Liebe noch im Zorn sein selbst mächtig. Und seine gröste Tugend war, daß seine Laster nichts viehisches genug hatten, ihn zum Tyrannen zu machen.
[Примечание: отмеченный * * отрывок остался без перевода].
Указы и законы его всем одни, и для всякаго человека равны были.
Все его намерение к тому клонилось, чтоб государственную пользу всяким образом споспешествовать, а не собственную прибыль и честь получить, или бы свою волю исполнить. Кратко сказать: все желание и намерение Антонина к тому склонялось, дабы правлению Божию повиноваться, людям добро делать, правосудие защищать, а везде и всегда правду говорить.
А соправитель и участник престола его Луций Верус уже ни одной из сих добродетелей не имел. Он ни в любви, ни во гневе меры не знал, и сам собою обладать не мог; но то его главная добродетель была, чтоб все природныя свои пороки и страсти всяким образом таить и скрывать, которыя пристрастия законнаго Принца истинным тиранном и совершенным мучителем делают.
§18.
Der Wille der Völker bey Eintretung in die Republiken, ist also ohne Zweifel dieser, daß sie ihre natürliche Freyheit nur in so fern aufgeben und sich der Regierung und Gesetzen eines andern unterwerfen wollen, als es der Endzweck der Republiken unumgänglich erfordert.
§18.
И так желание народов при вступлении в учрежденныя общетсва [sic] было без сомнения сие, что они уступают естественную свою вольность и подвергаются закону другаго, с тем, дабы чрез то учреждаемаго общества намерение неминуемо исполнено было.
§33.
Eben dieser Endzweck fließet auch aus dem Wesen der Gesetze selbst. Gesetze, wenn man sie von Befehlen unterscheidet, sind nichts anders als nothwendige [S. 49] und aus der Natur der Dinge entstehende Verhältnisse. Diese Erklärung, welche der Herr von Montesquieu gegeben hat, ist die beste, die man je von den Gesetzen gemacht hat, und die hier bey Entstehung der Republiken, da willkührliche Gesetze noch ganz unbekannte Dinge sind, angewendet werden kann. Wenn demnach Gesetze nothwendige und aus der Natur der Dinge entstehende Verhältnisse sind; so folget wohl ungezweifelt, daß keine andere Gesetze in den Republiken statt finden können, als die aus der Natur und dem Endzwecke der Menschen entstehen.
§33.
Сие ж самое намерение истекает также из существа самих законов, которые, буде отличать от повелений, ничто иное суть как из естества вещей происходящия содержания. Сие изъяснение, учиненное господином Монтескю есть наилучшее, могущее употребляемо быть здесь при происхождении обществ; ибо действительные законы суть тогда вещи вовсе еще неизвестные. И так когда законы необходимые и из естества вещей произходящия содержания суть, то кроме всякаго сумнения следует, что никакие другие законы в обществе быть не могут, кроме проистекающих из естества и намерения людей.
§41.
Es hat aber ein Staat dreyerley Arten von Gesetzen nöthig, um seine innerlichen Verfassungen wohl einzurichten: 1) die Grund- und Staatsgesetze, die man die politischen Gesetze nennet; 2) die Policeygesetze und 3) die Privatgesetze oder die eigentlich so genannten bürgerlichen Gesetze; denn in Entgegensetzung mit dem Stande der natürlichen Freyheit oder dem Völkerrecht, sind alle drey Arten bürgerliche Gesetze und Verfassungen. Die politischen Gesetze, welche die Einrichtung der obersten Gewalt und das Verhältniß derselben gegen die Unterthanen und verschiedenen Klassen des Volkes in sich enthalten, müssen zuerst und unmittelbar nach Maaßgebung des obersten Gesetzes in der Republik abgefasset werden.
§41.
Народу надобны три рода законов, для учреждения внутренних распоряжений: 1) основательные и государственные законы, политическими называемые; 2) полицейские и 3) собенныя узаконений, или свойственно так названные гражданские законы; ибо в противоположении состояния естественныя вольности или народнаго права, суть все три рода не инако как гражданские законы и учреждений. Политические законы, содержащие в себе учреждение верьховныя власти, соответствие ея в разсуждении подданных и разные народа разделений должны сочинены быть вопервых и непосредственно по мере высочайшаго народнаго закона.
§39.
Die Gerechtigkeit ist das ewige und unveränderliche Gesetz der Menschen, welchem die zeitige und willkührliche Einrichtung der Republiken ohne Ungereimtheit niemals seine Gültigkeit benehmen kann. Es ist auch weder in der innerlichen Verfassung eines Staats, noch in seinem Verhältnisse gegen andre Staaten der geringste Grund vorhanden, welcher verursachen könnte, daß eine Ungerechtigkeit aufhören sollte, dasjenige zu seyn, was sie ist. Wenn es also zuweilen scheinet, als wenn das erste und höchste Gesetz der Republiken einen Staat berechtigte, eine That zu begehen, die nach der natürlichen Billigkeit ungerecht ist; so kann [S. 62] man nur gewiß versichert seyn, daß man eine unrichtige Folge und Anwendung dieses höchsten Gesetzes gemacht hat.
§39.
Справедливость есть вечной и непременной людям закон, котораго времянное и своенравное правительства учреждение без сумозбродства силы его лишить не может. Нет нималейшаго основания ни во внутренних государства установлениях, ни в содержании его в разсуждении других областей, которой бы причинить мог, чтоб несправедливость престала быть несправедливостию. И так, хотя иногда и кажется, будтобы первой сей и высочайшей закон государству право подает в действо произвесть естественной справедливости противное дело, однако должно подлинно уверену быть, что не надлежащее следствие и употребление высочайшаго сего закона притом учинено.
§47.
Der Fehler liegt hauptsächlich darinnen, daß man sich vorstellet, das Volk trage vermöge seiner Grundgewalt jemand die thätige oberste Gewalt Gesetz- oder Befehlsweise auf, so wie ein Herr seinem Unterthan etwas auszurichten anbefiehlet. Allein, das ist eine sehr falsche Vorstellung von der Sache. Das Volk setzet vermöge seiner Grundgewalt die Grundverfassungen oder Grundgesetze des Staats fest; und hier verhält es sich als Gesetzgeber. Allein, wenn dieses geschehen ist, so vergleicht es sich mit jemand Vertragsweise, daß er die Verwaltung und Ausübung der obersten Gewalt nach Maaßgebung dieser Grundgesetze übernehmen soll. In Ansehung desjenigen, oder dererjenigen, so die oberste Gewalt ausüben, ist also das Volk keinesweges Gesetzgeber, sondern paciscirender Theil; und ein paciscirender Theil kann niemals gegen den andern eine Gerichtsbarkeit ausüben.
§47.
Погрешность наиглавнейше состоит в том, когда себе вообразим, что народ по силе основательныя своея власти деятельную власть законным или повелительным образом кому нибудь поручает так, как господин своему подданному что нибудь исполнить приказывает. Однако сие есть весьма ложное вещи воображение. Народ утверждает по основательной своей власти основательные установлении и законы, и поступает [c.63] притом как законодавец. Но когда уже сие исполнено, то договорным образом с кем ни есть соглашается, дабы таковой правление и произведение в действо верьховныя власти по мере сих основательных законов на себя принял. В разсуждении того или тех, которые верьховною властию действуют, народ не есть уже законодавец, но страдательная часть, никогда над другою судимости иметь немогущая. Сие будет совсем противно вещи естеству; ибо сия суд себе присвояющая часть челобитчик и судья вместе будет.
§66.
Ein freyer, unter der obersten Gewalt eines Einzigen stehender Staat, dessen Grundverfassungen aufrecht erhalten, dessen verschiedene Stände bey ihren Gerechtsamen gehandhabet, und dessen Bürger unter festgesetzten Gesetzen leben, das ist meines Erachtens der Begriff von einer Monarchie. Die oberste Gewalt eines Einzigen ist dasjenige, wodurch sich die Monarchie von der Aristocratie und Democratie unterscheidet. Die Aufrechterhaltung der Grundgesetze ist der Natur eines jeden Staats gemäß, wo sich die oberste Gewalt ihrem Endzwecke und Gränzen gemäß verhält; und hierdurch unterscheidet sich die Monarchie am meisten von der Despoterey. Die Handhabung der verschiedenen Stände und Klassen des Volkes bey ihren hergebrachten Gerechtsamen und Freyheiten ist der wesentliche Charakter der Monarchie, die vor allen andern Regierungsformen die Ungleichheit unter den Bürgern zuläßt; dahingegen die Aristocratie und Democratie öfters ihrer Erhaltung wegen nöthig haben, die unstreitigsten Gerechtsame ihrer Mitbürger der Gleichheit aufzuopfern.
§66.
Под верьховною властию одного человека состоящая область, в которой положенныя во основание учреждения не колеблемо наблюдаются, где все чины правами своими пользуются, и где народ под установленными законами безопасно живет, есть по мнению моему умоначертание единоначалия. Верьховная одного власть есть единственно то, чем сие единоначалие различается от многоначалия и народоначалия. Непоколебимое в основание положенных учреждений наблюдение своиственно есть естеству каждаго общества, в котором верьховная власть поступает по намерению, и не выходя из своих пределов. Сим же наиболее и разнится единоначалие от деспотства. Управление разных государственных чинов, и всего народа при их правах и вольностях, есть существенное свойство единоначалия, которое пред всеми другими правлениями неравенство между гражданами попущает; напротив же того многоначалие и народоначалие часто для спасения своего принуждены бывают безспорныя граждан преимущества равенству на жертву приносить; […].
Mais les émeutes populaires, les préventions des magistrats, la haine contre les Juifs toujours disposés à la révolte, l’idée de Judaïsme attachée à la nouvelle religion, la sévérité des lois qui interdisoient tout culte étranger, les assemblées des fidelles taxées de révolte sacrilège ; c’est ce qui occasionna les supplices dans plusieurs provinces [p. 320], sans qu’il y eût d’édit général contre eux.
Но народные беспокойства, предупреждения правителей, ненависть против Жидов, всегда готовых к возмущению, понятие о Иудейской религии, привязанное к новой религии; строгость законов, запрещавших всякое чуждое богопоклонение, собрания верных почтенные законопреступным бунтом: вот что причиняло казни во многих провинциях, а нарочного общего указа против них не было дано.
Pendant la seconde guerre Punique, la loi Porcia avoit défendu de battre de verges un citoyen Romain. Cet adoucissement aux rigueurs des anciennes lois, devoit élever davantage [p. 38] les sentimens du peuple. Elle ne s’étendoit point aux armées, où les généraux conservèrent le droit de vie & de mort. Ainsi la discipline militaire se soutint dans toute sa vigueur, tandis qu’une législation plus douce ne fit qu’augmenter l’amour des citoyens pour la patrie. Soumis aux ordres absolus de ses généraux, le Romain avoit cette élévation d’âme qu’inspire la liberté. Rendu à ses soyers, il ne sentoit plus que l’empire bienfaisant des lois.
Во время второй пунической войны, закон Порциев запретил бить розгами Римского гражданина. Сие умягчение жестокости древних законов, долженствовало еще более возвысить чувствования народа. Оный не простирался на воинство, в котором полководцы сохранили право живота и смерти: таким образом военная наука пребывала во всей своей строгости, в то время, когда кротчайшее законодательство умножало в гражданах любовь к отечеству. Находясь под неограниченным начальством полководцев, Римлянин имел сию высокость души, которую внушает свобода. Возвращенный своему семейству, ничего не чувствовал, кроме благодетельной власти законов.
Une de ses premières lois renferme la maxime la plus digne des vrais monarques : La majesté souverain, dit-il, se fait honneur, en se reconnoissant soumise aux lois. La puissance des lois est le fondement de la nôtre. Il y a plus de grandeur à leur obéir qu’à commander seul sans elles. “C’est, dit M. le Beau plus grande leçon qu’un souverain ait jamais faite à ses pareils”.
On trouve vers le même temps une loi de Théodose II, qui n’annonce pas à beaucoup près tant de sagesse. Il défend, comme crime de lèse-majesté, non-seulement de porter des étoffes de la teinture des ornemens impériaux, mais d’en garder chez soi. C’est-là qu’on reconnoît le despotisme.
Один из первейших законов его заключает правило достойнейшее истинных монархов: самодержавное величество, говорит он, делает честь, когда признает себя подверженным законам. Сила законов есть основание нашего могущества. Более величества в повиновении им, нежели в начальствовании без них. Се самое, говорит г. ле-Бо, величайшее наставление, какое токмо давал самодержавец равным себе.
Около сего же времени сыскали некоторой Феодосиевой закон, которой не возвещает такой мудрости. Он запрещает, яко преступление оскорбления величества, не токмо носить штофы с вышитыми императорскими украшениями, но и хранить у себя. В сем видеть можно деспотство.
Ce prince, si redoutable aux Maures, donna un code à ses sujets, pour fixer la jurisprudence trop incertaine. Saint Ferdinand fut aussi législateur. Il établit le conseil royal de Castille ; il commença le corps de lois appelé las partidas, auquel Alphonse X, surnommé le Sage, son successeur, mit la dernière main.
Сей государь столь страшной Маврам издал подданным своим закон к решению весьма сомнительных дел, да и святой Фердинанд был также законодатель; ибо учредил он королевский совет в Кастилии, и начал делать собрание законов, называемое лас партидас, которые наследник его Альфонз X, прозванный благоразумным, окончил.
Les pairs ayant rejeté ce bill affreux, on déclare que le peuple est la source de toute autorité légitime ; que par conséquent, les communes, choisies par le peuple qu’elles représentent, ont la supreme autorité de la nation, & que tout ce qu’elles jugent loi, à force de loi sans le consentement du roi & des pairs.
Но заседающие в нынешнем парламенте перы отвергли то ужасное определение, в котором заключалось, что народ есть источник всякой законной власти, и следственно выбранный народом и представляющий оный нижний парламент имеет над всем государством верховную власть, и что все то, что почтет он законом, должно признавать за закон, не требуя на то никакого согласия ни [с. 222] от короля, ни от перов.
Les libertés de l'église gallicane étoient pour ce corps en général, je ne dis pas un probléme, mais presque une erreur. Dans les derniers états-généraux en 1614, le cardinal du Perron, célèbre par son ambassade à Rome sous Henri IV, s’étoit exprimé en prélat italien plutôt que françois. Son rituel d’Evreux faisoit de la bulle In coenâ Domini une loi sacrée & inviolable. Au contraire, dans la même assemblée, le tiers-état n’avoit pu faire passer en loi l’indépendance de la couronne ; & s’étoit attiré, en le proposant, les clameurs du corps ecclésiastique.
<…> ибо свобода галликанской церкви почиталась от всего сего сословия не только за задачу, но почти и за самое заблуждение. В последнем же собрании государственных чинов, то есть в 1614 году, славный, по посольству его при Генрике IV в Риме, кардинал Перрон говорил так, как надлежит Итальянскому архиерею, а не Французу. Служебник его Эвреский, сочиненный им из грамоты папской in cana Domini, почитался от него за священный и нерушимый закон. Напротив же того в сем же самом собрании третье сословие не могло пропустить того, чтоб не утвердить законом независимости престола, и предлагая оное духовным, услышало от них великий вопль.
Последния статьи без сомнения замыкали в себе законы святаго Эдуарда, коих возстановления безпрестанно требовал народ. Приметно, что Бароны присоединяя виды польз своих к таковым же черни, заставили сами себя хранить правосудие и не утеснять маломощных.
La rigueur des lois ne peut être mieux employée qu’à punir ceux qui abusent de l’autorité des lois mêmes.
Строгость законов не бывает достохвальнее, как наказуя во зло упопребляющих самые законы.
Enfin, on vit bientôt plus de deux cens vaisseaux étrangers aborder chaque année à la nouvelle ville Impériale, & le commerce s’accroître de jour en jour. Les loix furent un des grands objets de l’attention du Czar. Dans ses voyages il avoit tiré des instructions des Etats par lesquels il avoit passé, & il avoit pris des différentes Nations ce qui convenoit à la sienne. Il établit quatre Assesseurs & un Procureur Général dans chacun des Gouvernemens de l’Empire, pour veiller à la conduite des Juges : il défendit à ceux-ci, sous peine de mort, de recevoir des épices ; mais ils eurent des appointemens du trésor public, & n’acheterent point leurs Charges. Il acheva son nouveau Code en 1722, & défendit sous la même peine à tous les Juges de s’en écarter. Il n’oublioit rien : il régla les rangs entre les hommes suivant leurs emplois : ceux même des femmes furent fixés ; & quiconque dans une assemblée prenoit une place qui ne lui étoit pas [p. 325] assignée, payoit une amende.
На конец вскоре увидели, что каждый год более 200 иностранных кораблей приезжало в новую Его столицу, и что торговля день от дня возрастала. Петр Великий более всего имел старания о законах. Во время своих путешествий собирал все то, что нужно было для его отечества; повелел быть Губернаторам и Воеводам в [c. 81] каждой губернии своея Империи, дабы они смотрели за делами подвластных им мест; запретил им под смертною казнию, брать взятки, но довольствовались бы жалованьем из Государевой казны. Окончил генеральной Регламент в 1722 году, и повелел под смертною же казнию, что бы все судьи от онаго не удалялися. Он ничего в забвении не оставил: расписал степени чиновных людей, и ежели кто-нибудь в собрании заступал место, которое ему неприлично было, тому надлежало платить денежную пеню.
Le Gouverneur de Derben à la vue de l’armée Russe, ne voulut pas soutenir un siége, & porta les clefs de la ville au Czar, & l’armée y entra paisiblement. Pierre ne voulut pas pousser plus loin ses conquêtes, parceque les bâtimens qui apportoient de nouvelles provisions, avoient péri vers Astracan, & la saison s’avançoit : il retourna donc à Moscou, & y entra en triomphe. Son Empire s’étendoit alors de l’extrémité de la mer Baltique jusqu’au midi de la mer Caspienne, & il se voyoit plus que jamais l’arbitre du nord. Il avoit la satisfaction de voir les arts florissans de tous côtés, sa marine augmentée, ses armées bien [p. 328] entretenues, les loix observées : il jouissoit de sa gloire.
Дербентский градоначальник увидя Российское войско, не хотел выдержать осады, и вынес ключи к Государю. Петр же Великий далее не простирал своих завоеваний, потому что суда, на которых вновь везли съестные припасы, пропали около Астрани [sic], да уже и время наступало дурное: в разсуждении сего [с. 87] возвратился оттуда в Москву, и имел в оную торжественной въезд. Его Империя простиралась тогда от Балтийскаго даже до Каспийскаго моря, и тогда то соделался Он наиболее судиею Северным, и несравненное ощущал удовольствие, зря повсюду художества в цветущем состоянии, морскую силу умноженную, войски в добром порядке и законы наблюдаемы.
52. Бедность, произшедшая от мотовства, как пред законом, так и пред начальством предосудительна и безчестна.
178. В противном же случае дети в сходственность Божия закона за неповиновение и сопротивление к родителям должны быть наказаны смертною казнию, яко богохульники и противники против великаго Отца мира.
335. Fürsten müssen keine Leidenschaft, in ihrer Regierung äußern, und auch nicht weiter ahnden als so weit Staatskunst und Religion es erfordern.